На дыбе. Русский исторический детектив - [43]

— А вышло, что воровал! На первый раз отпущу, но скажи отцу, чтоб учил тебя построже.

— У меня нет отца, он под Азовом погиб… на царской службе.

Пётр подумал, сказал:

— Коли ты такой любознательный, прикажу, чтоб на учебу отправили. Но чужого под страхом смерти никогда не бери.

Эпилог

В тот вечер сели за стол царедворцы и бояре — безбородые, с непривычными цыплячьими лицами. Они умирали от хохоту при виде друг друга. Так, посмеиваясь, после второй или третьей чарки вспомнили малолетнего воришку. Меньшиков сказал:

— Если бы, мин херц, следовать твоему указу, глупого мальчишку сегодня надо было жизни лишить. А двигало им, говорит де, любопытство одно, сиречь похвальное желание. Аж чернь нынче роптала: «По царскому новому указу будут теперь детей вешать!». Надо нам это?

Генерал-прокурор Ягужинский поднялся с чаркой:

— Пьём за мудрость Государя-батюшки! Только, Пётр Алексеевич, не во вразумление ли наше Господь послал нам с мальчишкой казус? Все мы, батюшка, воруем, только одни ловко и много, а другие мало и несчастливо. Государь всемилостивый, скажи, разве ты хочешь быть Императором в одиночестве, без подданных?

Государь не удержался, прыснул со смеху и свой же указ отменил.

И слава Богу, а то много ли нынче на Руси народу бы осталось?

СМЕРТНЫЙ ГРЕХ

В сыром мартовском воздухе тяжело плыл колокольный звон. Заплечных дел мастер в большом чане варил смолу. Время от времени он бросал в пламя березовые поленья. Красная площадь все больше заполнялась любопытными. К месту казни проталкивался разный люд — боярская челядь, рвань кабацкая, нищие, калеки, торговый народец, человеки, бродящие меж двор.

И вот в окружении солдат показался приговоренный: ненавидящий горящий взор, клочкастая сивопегая борода, высоко связанные за спиной руки.

Дни всполошные

История, о которой идет речь, началась вскоре после памятного читателям возвращения Петра в Москву — в августе 1698 года. Позади были пыльные дороги Европы, которые колесил Государь полтора года. Впереди — многие нестроения любезного Отечества.

Мятеж стрельцов привел Петра в гнев неистовый. Вращая налившимися кровью глазами, размахивая кулачищами, он выворачивал душу перед приближенными:

— Дуру криворотую — Софью, удумали на престол сажать! А про меня ложь выдумали: помер де царь за морем. Каково? Ведь не сами по себе стрельцы на Москву шли, их подбили. А кто? Ты, боярин Шеин, вельми осторожен: разогнал по тихим монастырям бунтовщиков и тем меня успокоить желаешь? Не выйдет!

Генералиссимус Шеин запыхтел:

— Пётр Лексеич, дак шесть десятков людишек, что подстрекали, вздернули на виселицу…

— Врёшь! — Пётр ударом кулака в скулу прервал эти оправдания. — До подстрекателей ты не пожелал доискиваться. Может, нарочно? — Пётр уставился в зрачки Шеина. — Всех бунтовщиков вернуть обратно. Сам пущу кровь скорпиям ядовитым. Все заговорят у меня!

Разбежались, понеслись верхами надежные солдаты Бутырского полка — в Воскресенск, Рязань, Калязин, Муром, Ярославль и прочие города, где в монастырях благостными молитвами наполняли мятежники свои долгие дни.

Выводили из тёмных и сырых клетушек вчерашних мятежников, тягали их в Москву.

Московским кузнецам прибавилось работы. Стук тяжёлых молотков пуганул вековую застойную тишину монастырей — Симонова, Донского, Покровского, Андрониевского и прочих. Тяжёлыми цепями, как псов свирепых, стрельцов к стенам приковывали. На монастырь сажали по сотне и более, но мест для всех не хватило. Да и то, подследственных было не мало — одна тысяча семьсот четырнадцать.

Пётр по сему случаю приказал:

— Оставшихся злодеев держать в ближних селах — Мытищах, Ивановском, Ростокино, Никольском, Черкизово… А самых змеев ядовитых — в Преображенское, с них розыск начну.

А в Преображенском сбился с ног Ромодановский. Он докладывал Государю:

— Пётр Алексеевич, шутка ли, оснастить четырнадцать застенков пыточных? Но дыбы плотники поставили, плети, кнуты и хомуты для придушения шейного нынче привезли, теперь погоняю кузнецов…

— Смотри, Федор Юрьевич, чтобы, щипцы реберные, тиски, клещи для зубов — все припаси сполна.

Пётр исходил нетерпением.

Вопли признаний

Желанный час настал.

Семнадцатого сентября заскрипели ржавые блоки на дыбах, захрустели ломаемые кости и выворачиваемые суставы, захлебнулись кровью первые пытаемые.

Часа свободного не стало у Государя. День он проводил на смотрах войска, на встречах с иноземными инженерами и мастерами, за чтением книг и составлением указов.

Вечером Пётр ехал ужинать, чаще всего к Лефорту. Где-то в полночь, ни слова не говоря, он вдруг вскакивал из-за стола и как оглашенный несся верхом в Преображенское. Государь, страждуя о правде, не требовал самолично выворачивать у пытаемых ребрышки или огоньком малость покоптить. Доискивался правды:

— Кто вас, шакалов каверзных, подбивал на мятеж? Кто клеветал, будто я за морем-океаном, дескать, околел? А письма воровские от сестрицы моей Софьи были?

Стрельцы народ тертый, битый. Корячились на дыбе, хрипели от мук нечеловеческих, но ничего не говорили. Ещё больше бешенел Государь-батюшка. Приказывал:

— Снимите этого, сатану озлобленного, вправьте суставчики, водичкой на голову плесните, водки в глотку влейте. Ну, а потом, помолившись, опять на виску…