На дыбе. Русский исторический детектив - [34]

Разбойничьи молитвы

Пётр покачал головой:

— Вельми, Маруська, удивлён твоими речами, добра ты без меры.

Разбойники опять запричитали:

— Ишь, сама призналась. Мы что? Это она помыкала нами, стращала. Отправь нас на каторгу, а мы до скончания живота нашего Бога молить станем за твоё здравие. Ножки твои, Государь милостивый, нашими молитвами, глядишь, и оздоровеют…

Пётр выпучил глаза, топнул здоровой ногой:

— Ax, лайно вы собачье! То бабой прикрываетесь, а теперь моим нездоровьем пользоваться желаете? Неужто вы думаете, что я прошением столь гнусных злодеев сделаю доброе дело, преклоню Небо продлить дни мои? Или что Бог услышит молитву таких нечестивых убийц? — Пётр остановил взгляд на Ромодановском. — Фёдор Юрьевич, нынче же составь приговор: всем татям ломать кости и рубить головы. И в ближайший торговый день на Красной площади исполни. Жаль, я не увижу, завтра в Воронеж уходим… Добрые христиане должны знать, что я ни одно преступление без возмездия не оставляю.

— А с бабой что? Может, в землю живьём по плечи закопать?

Пётр задумчиво посмотрел на Маруську. Та дерзко высунула язык. Государь не выдержал, расхохотался:

— Хороша бабёшка! Пусть подождёт, пока я из похода вернусь. А там её на кол посадим забавное зрелище.

— Баб то на кол ныне не сажаем… Пётр опять рассмеялся:

— Это вы не сажаете, за немощью. А мы их сажаем каждый день, а ино и по два раза. Ха-ха!

И Пётр стремительно, как на ходулях, вышел из пыточного застенка.

Возмездие

23 февраля 1696 года тёплым весенним днем, когда снег стал сырым и вязким, сопровождаемый малою свитою, Пётр отправился в Воронеж на тяжкие труды: строить российскую флотилию. Как писал историк, «вопреки обыкновению, царь ехал медленно, вероятно из опасения скорою ездой растревожить страждущую ногу».

А ещё через два дня на Красной площади было многолюдно. На лобное место одного за другим возвели семерых разбойников. Емелька Свежев рвал со своей жертвы одежду и клал на короткие козлы лицом вверх, да так, чтобы свесившиеся ноги пятками легли на стоявший рядом чурбан.

Несчастный трясся от страха всем телом, зажмуривал глаза. Свежев деловито брал в руки короткий толстый лом, взмахивал им и с коротким выдохом — «кх!» — перебивал ноги.

Маруська — в назидание — была нарочно привезена, и, сидя связанной в санях, должна была наблюдать муки сотоварищей.

Потом новый помощник Свежева — прыщеватый, курносый парнишка Сысой, назначенный вместо упившегося до смерти заплечных дел мастера Луканова, — подтаскивал обмякшую и стонавшую жертву к плахе. Свежев прилаживался для удара, рассчитывал точно, взмах — и голова катилась на пол, кровь била пульсирующей струёй. Сысой брал голову за волосы и покрепче насаживал на кол. В толпе одобрительно гудели:

— Во как, и хорошо! Другим неповадно будет! А Маруська отвернулась, не глядит. Смотри, смотри, слёзы на щеках, дружков пожалела. Эх, глупая баба, себя жалеть надоть. Покойник то отмучился, а её, сердечную, сказывают, сам Государь на кол пожелал садить. Когда из похода вернется. А баба, право, пригожая. На свою поменял бы, да корову дал в придачу. Ха!

Праздник для себя

Под проливными дождями и под весенним солнцем на верфи в Воронеже, на луговой стороне, весело играли топоры, рубанки гнали золотую стружку, ловко — на спор, с трёх ударов — мастеровые вгоняли в звеневшую древесину самые крупные гвозди — шпили и брусковые, а коли помельче — двоетес или чешуйный, — так и с одного удара — по шляпку!

По чертежам самого Петра заложили три десятка боевых судов — голеасов, галер, каторг, брандеров. А всего спустили на воду в ту весну — поверить невозможно! — более тысячи трехсот судов от пятнадцати саженей в длину. Людей же, как всегда на Руси, не жалели. Людишки мёрли как мухи. На их место пригоняли новых и новых.

Двадцать первого апреля генералиссимус Шеин вступил на флагманскую галеру. В честь случая такого до утренней зари на галере шло бурное веселье — пили до умоисступления. Голодные рабы облепили берег:

— Эх, хоть бы раз в жизни так… А там и помирать можно было.

На другой день Шеин отдал команду:

— Идти Доном для промысла и поиска под Азовом.

* * *

Потери были страшными. В сентябре в Москву вернулась лишь треть армии — все, что осталось. Но встречу сами себе устроили триумфальную: со шпалерами солдат и пяти полков стрельцов, с барабанным боем и звоном церковных колоколов, с пушечной и ружейной стрельбой.

Народ высыпал на улицы, со слезами умиления и радости смотрел на Петра, для чего-то маскарадно вырядившегося в мундир морского капитана, с белым пером в шляпе и с пехотным протазаном (копьем) в правой руке, на который он тяжело припадал: нога страшно болела, но в карету прятаться на хотелось, жаждал насладиться восторгом толпы.

Потом, как обычно, была пьянка и раздача наград. Приближенные царя получали кафтаны на соболях, медали, кубки с золотыми червонцами, вотчины с сотнями крестьянских душ. Солдатам и стрельцам выдали по золоченой копейке.

…Когда пришла пора разбираться с гражданскими делами, Ромодановский, среди прочего, напомнил про Маруську.

— А мы разве не казнили её? — удивился Пётр. — Давай завтра в Преображенском устроим потеху. На кол посадим, забавно, право.