На другой берег - [55]

Оракул изрёк свой приговор: пришло отпечатанное на машинке письмо за подписями Кингсона, Кэткота и Форсайта. Оно рекомендовало леди Корвен и мистеру Круму опротестовать иск. Выполнив эту предварительную процедуру, они получат дальнейшие указания.

Все, даже Динни, чьё сердце и без того мертвенно застыло, ощутили тот холодок в груди, который сопровождает получение письма от юриста.

Девушка вместе с отцом отправилась в Кондафорд утренним поездом, на прощанье повторив тёте Эм ту же магическую формулу: «Я не заболею».

XXIV

Тем не менее она заболела и в течение месяца, проведённого ею в своей кондафордской келье, не раз испытывала желание умереть и уйти от всего. Оно легко могло бы осуществиться, но, к счастью, по мере того, как таяли силы Динни, её вера в загробную жизнь не крепла, а слабела. Мысль о соединении с Уилфридом там, где нет ни скорби, ни суеты этого мира, таила в себе роковую притягательность; однако перспектива исчезновения в сонном небытии, хотя и не пугавшая девушку, нисколько не соблазняла её и казалась тем более противоестественной, что здоровье в конце концов начало возвращаться к Динни. Внимание окружающих оказывало на неё незаметное, но непреодолимо целительное воздействие. Деревня ежедневно требовала бюллетень о состоянии её здоровья; её матери ежедневно звонил и писал добрый десяток знакомых. Каждую субботу Клер привозила ей цветы от Дорнфорда. Тётя Эм два раза в неделю посылала ей плоды трудов Босуэла и Джонсона, а Флёр бомбардировала её дарами Пикадилли. Эдриен без всякого предупреждения трижды наведался в Кондафорд. Хилери, как только миновал кризис, начал присылать ей смешные записочки.

Тридцатого марта весна внесла к ней в комнату юго-западный ветер, первый букетик цветов, серёжки вербы, веточку дрока. Динни сразу пошла на поправку и три дня спустя выбралась на воздух. Все в природе действовало на неё с давно уже не изведанной остротой. Крокусы, жёлтые нарциссы, набухшие почки, солнечные блики на крыльях голубей, контуры и цвет облаков, благоуханный ветер приводили её в почти болезненное волнение.

Но ей всё ещё хотелось никого не видеть и ничего не делать. Эта странная апатия побудила её принять приглашение Эдриена поехать с ним за границу на время его короткого отпуска.

Из Аржелеса в Пиренеях, где они прожили две недели, Динни увезла воспоминание о совместных прогулках, о цветах, которые они собирали, о пиренейских овчарках, о цветущем миндале и долгих беседах с дядей.

Захватив с собой завтрак, они уходили на целый день, а поводы поговорить представлялись на каждом шагу. В горах Эдриен становился разговорчивым. Он и сейчас оставался тем же страстным альпинистом, каким был в молодости, но Динни догадывалась, что дело не только в этом: он пытался вывести её из летаргии, в которую она погрузилась.

— Когда перед войной мы с Хилери поднимались на Малого грешника в Доломитах, — сказал он однажды, — я впервые почувствовал близость бога. Это было давным-давно — девятнадцать лет назад. А когда ты чувствовала себя ближе всего к богу?

Динни промолчала.

— Сколько тебе сейчас лет, дорогая? Двадцать семь?

— Скоро двадцать восемь.

— Ты всё ещё на пороге. Разговор по душам, кажется, не приносит тебе облегчения?

— Вам пора знать, дядя, что разговоры по душам — не в обычаях нашей семьи.

— Верно, Динни! Чем нам тяжелей, тем мы молчаливей. Но не нужно слишком замыкаться в своём горе.

— Теперь я понимаю женщин, которые уходят в монастырь или отдаются благотворительности, — неожиданно призналась Динни. — Раньше я объясняла это отсутствием чувства юмора.

— Это может также объясняться отсутствием мужества или его избытком и фанатическим характером.

— Или погубленной молодостью.

Эдриен взглянул на племянницу:

— Твоя ещё не погублена, Динни, — надломлена, но не погублена.

— Будем надеяться, дядя. Но ей пора бы уже оправиться.

— Ты стала лучше выглядеть.

— Да, теперь даже тётя Эмили сказала бы, что я достаточно ем. Но заниматься своей персоной ужасно скучно.

— Согласен. Однако…

— Не зашивайте рану иглой, милый дядя, — она со временем затянется изнутри.

Эдриен улыбнулся:

— Я как раз подумал о детях.

— Мы пока ещё не умеем делать их синтетическим путём. Я чувствую себя прекрасно и счастлива, что всё сложилось именно так, как сейчас. Я рассказывала вам, что старая Бетти умерла?

— Добрая душа! Когда я был маленьким, она частенько совала мне карамельку.

— Она была настоящий человек, не ровня нам. Мы слишком много читаем, дядя.

— Безусловно. Нужно больше ходить, а читать меньше. Давай позавтракаем.

Возвращаясь в Англию, они на трое суток задержались в Париже, где остановились в маленьком отеле над рестораном, недалеко от вокзала Сен-Лазар. Камины там топили дровами, постели были удобные.

— Только французы понимают толк в настоящей постели, — заметил Эдриен.

Кухня в ресторане была рассчитана на завсегдатаев скачек и вообще любителей хорошо поесть. Официанты в передниках выглядели, по выражению Эдриена, как монахи, которых заставили трудиться: они разливали вино и заправляли салаты так, словно совершали обряд. Динни и её дядя были единственными иностранцами в отеле и почти единственными в Париже.