На дорогах Афганистана - [24]

— Это очень большой человек, — шепнул мне на ухо Раим.

Я с интересом посмотрел на высокого гостя: удлиненное лицо, огромный нос, черные проницательные глаза, Скупая и вместе с тем выразительная жестикуляция свидетельствовала о нем как о хорошем рассказчике. Исполненные достоинства манеры вызывали уважение.

Я все еще пытался убедить Экбаля, что нам необходимо ехать в Кабул. Однако Ибрагим Али (так звали высокочтимого старца) торжественно заверил нас, что первые машины будут переправлены через поток не ранее, чем завтра в полдень.

Не оставалось ничего другого, как смириться. По правде говоря, возможность погостить в «настоящем сельском доме», как настойчиво подчеркивал Экбаль, была весьма заманчива. Попрощавшись с владельцем абрикосового сада и махнув рукой Раиму, который должен был возвращаться к машине, мы отправились за моим новым знакомым.

Тропинка, выбитая в скалистом грунте, вела в гору. Пейзаж вокруг становился все более диким и красочным. Внизу, в долине, блестела коричневая грязь; на ее фоне резко выделялись разноцветные чалмы работающих людей.

Выше были видны белые и желтые отвесные стены скал, а среди них тут и там зеленые пятна полей и садов-террас. Еще выше среди зелени мелькали белые домики. Разумеется, я рассматривал противоположный склон. Тот, на котором находились мы, должен был выглядеть точно так же. Глубокое ущелье рассекало плоскогорье.

После получасового восхождения мы оказались на узенькой улочке, извивающейся между глиняными стенами. Ветви миндаля, абрикосов и айвы образовывали плотную крышу над головой. Здесь царили полумрак и приятная прохлада. Вскоре мы добрались до широкой улицы, которая, все более расширяясь, переходила в небольшую площадь. Здесь-то я и увидел нечто вроде замка. Сооружение было из красной, потрескавшейся на солнце глины с примесью мелкой и крупной гальки. Две мощные башни соединялись стеной восьмиметровой высоты.

— Этой стене более трехсот лет, — объяснил Экбаль. — Она закалена под солнцем и дождем и прочна, как жженый кирпич.

Мы остановились перед большими, обитыми гвоздями воротами. На стук тяжелой кованой колотушки появился согбенный служитель и открыл маленькую врезанную в ворота калитку.

Вошли в ухоженный сад. Среди пестрых цветников здесь росли груши, персики и айва. Вокруг сада был проложен неглубокий оросительный канал, который соединялся с маленьким, выложенным мраморными плитками бассейном. В глубине сада виднелся одноэтажный дом, замыкающий квадрат стены со стороны долины. Под огромной грушей мы повернулись будто случайно спинами к дому. Ибрагим и Экбаль говорили о своих родственниках, а я восхищался розами. Тем временем происходила срочная эвакуация особ женского пола из апартаментов, предназначенных для приема гостей. Когда все было готово, появился мальчик. Он учтиво поклонился нам, сложив ладони на груди. Ибрагим протянул ему руку для поцелуя, а Экбаль обнял его и потрепал по плечу. Я догадался, что передо мной один из сыновей хозяина.

В Афганистане не существует обычая представлять гостей, и мы направились прямо в сторону строения. Прежде чем оказаться в гостиной, пришлось пройти через целый лабиринт темных и тесных коридоров. Вдоль одной из стен гостиной — ряд выходящих на балкон окон, за которыми ничего нельзя было разглядеть, кроме края долины да темного, покрытого мглой массива Гиндукуша.

Чтобы не смущать присутствующих, готовящихся к молитве, я вышел на балкон под большим низким навесом и перегнулся через перила. Отвесный, в несколько сотен метров, откос переходил в царство зеленых деревьев и серо-розовых скал. На самом дне долины вилась узкая ленточка реки. Открывшийся передо мной вид был так прекрасен, что я не слышал, как меня позвали. Экбаль буквально притащил меня за руку к разостланной на ковре скатерти, где нас уже ждал обед. Мне предложили сесть на подушки: Экбаль при этом пошутил на тему о «негнущихся» ногах европейцев.

Перед едой все мыли руки. Молоденький слуга подходил к каждому в отдельности и из украшенного чеканкой кувшина поливал на руки, подставив не менее изящный тазик.

Обед был скромный: крепкий бульон с бараньим мясом, дыня, чай. Мне стало как-то не по себе. Я не мог избавиться от мысли о том, что под ковром, на котором мы сидели, разверзлись сотни метров пропасти, и, сам того не желая, критически оценивал конструкцию деревянного дома. Он был сооружен из рубленых бревен. Стены и потолок покрыты чем-то вроде панели из нестрогакого соснового дерева. Небольшие дощечки уложены в виде геометрических фигур. Внутреннее убранство дома выдержано почти в стиле Закопане[14], правда, здесь было больше окон и света. На полу лежал великолепный ковер.

После обеда Ибрагим и Экбаль курили по очереди чилим и, заметив, что я засыпаю, разговаривали вполголоса.

Когда я открыл глаза, солнце уже садилось. Дно долины застилал мрак. Противоположный откос, поначалу оранжевый, потом темно-красный, стал в конце концов фиолетовым. Только вершины гор еще отливали красноватым светом. Через какое-то мгновение наступила ночь. Внесли лампы.

На ужин, скорее, вечернее пиршество прибыло несколько седобородых соседей. Никто не говорил о наводнении, хотя, по словам Экбаля, многие из присутствующих лишились садов и полей в результате катастрофы. Вспоминать о неприятном считается дурным тоном. Меня расспрашивали о Польше, о ее городах, садах, полях, лесах. Дивились, покачивали головами. Какие там живут люди?