На Днепре - [182]

— Вот как!

И они оба несколько мгновений посидели молча друг против друга — просто так. Два человека: один — потерявший способность видеть, вызывающий сострадание своим увечьем: слепой.

И другой — потерявший желание видеть, однако никто не считает это увечьем, и его зовут, как обычно, «доктор Сойфер». Он родом из Вильны. Вековой уклад жизни, привычный с детских лет, стерт с лица земли. Иной остается сиротою без отца и матери — он же сирота без родного города, без трети своего народа.

«Вот и все. Ну, и что же?..»

В конце концов это всего лишь некоторые из тех дополнительных мыслей, что постоянно роятся в голове у доктора Сойфера, — особая придача ему к тем мыслям, которые роятся в голове у других людей, когда они делают свое дело.

Случается: народы теряют своих сыновей. Большая потеря! С ней не легко примириться.

Но вот он, доктор Сойфер, со своей утратой — он один из тех, кто теряет свой народ.

Что?.. Что он теряет? Народ?

О такой потере никто еще не слыхал.

Как хорошо, что есть работа в госпитале, что он нужен здесь целыми днями, а нередко и ночью! Только работа, может быть, она одна и держит его на ногах?

Время от времени к нему приходит молодая, довольно красивая девушка. Для зимы она, пожалуй, слишком легко одета. Девушка подходит к зданию госпиталя и просит вызвать доктора Сойфера. Госпитальные ворота для нее та граница, которую она никогда не переступает. Доктору всегда представляется, будто вместе с девушкой сюда, к госпиталю, расположенному посреди пустыря на окраине города, приблудились ветер и холод. Есть такие люди — куда бы они ни пошли, где бы ни остановились, всюду в лицо им дует ветер. Девушка, видать, из такой породы людей. И откуда только у еврейки такие светлые волосы? Красота ее могла бы показаться грубоватой, если бы глаза девушки не были до краев полны самой просветленной печали, настолько полны, что ей приходится держать их чуть-чуть прищуренными, чтобы печаль не разлилась по всему лицу. Доктор столкнулся с девушкой в каком-то концлагере возле газовых камер, на самом пороге смерти.

Не об этом ли задумался доктор Сойфер, когда, сидя напротив Трофимова, вдруг услышал голос ослепшего:

— Что же со мной будет, товарищ доктор?

— Что будет?

То обстоятельство, что Трофимов не торопится сообщить домой о своей слепоте и все еще не хочет покориться своей участи, подкрепляло первоначальное предположение доктора о том, что у больного повреждено что-то внутри глаза, а зрительный нерв невредим. Раз больной надеется, значит, он чувствует в себе скрытые силы, поддерживающие в нем эту надежду.

Стало быть, так обстоит дело с Трофимовым, потерявшим способность видеть. А как же быть с доктором Сойфером, потерявшим желание видеть?

«Откуда берутся в нем те скрытые силы, которые поддерживают надежду, и в чем состоит она, эта надежда?» — думает Сойфер.

С того дня Сойфер начал приводить к постели слепого все новых и новых врачей, — он советовался с ними насчет операции.

3

Ерофей Семенович не понимал, о чем беседуют между собою врачи, когда они собираются у его постели. И хотя он не видел их лиц, ему понемногу стало ясно, что не все они верят в удачный исход операции, на которой настаивает «маленький доктор» — так в госпитале прозвали Сойфера за его небольшой рост.

Каждый раз Трофимов испытывал такое чувство, будто все врачи выносят ему смертный приговор, а заступается за него один только «маленький доктор», дай ему бог здоровья!

Чем безмернее становилась жажда Трофимова снова увидеть свет ясного дня, жену, детей, родной колхоз, тем сильнее хотелось ему представить себе облик своего друга.

И вот врачи опять собираются у его постели. Много пальцев — холодных, теплых, тепловатых — ощупывают орбиты глаз слепого, но он безошибочно узнает среди них коротенькие пальцы своего друга. Вряд ли смогут такие пальцы проделать самую простейшую плотницкую работу, но Трофимов доверяет им. На каждое их прикосновение его сердце отзывается благодарностью и надеждой.

— Кто будет делать операцию? — спрашивает он, когда ему велят встать и идти к операционному столу.

— Я, я, — отвечает голос «маленького доктора».

Это успокаивает Трофимова. Ему хотелось бы, чтобы в операционную его вела не медсестра, а «маленький доктор». Опираясь на его плечо, легче было бы идти и лечь под нож.

Это же чувство он испытывает и потом, после операции, когда к нему, сидящему с накрепко забинтованными глазами на койке, каждый день подходит «маленький доктор» и спрашивает:

— Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, — отвечает Трофимов по-прежнему неторопливо.

Внутренне он вполне приготовился вновь увидеть мир, но как описать доктору свое чувство?

— Жду, — сказал однажды Трофимов, — жду, когда с меня снимут бинты.

— Понятно… Разумеется. Да, да.

На этот раз доктор задержался у постели слепого дольше, чем обычно, и стал ему рассказывать о пересадке роговицы: случается, что такая операция отлично удается, точнее говоря: операция сама по себе проходит удачно, лучше не надо, но результат ее сказывается не сразу и не всегда он такой, как надеялись. И все-таки… надо верить!

— Ну, и как же? Скоро? — спросил Трофимов. — Скоро узнаем?