На дипломатической службе - [4]

И теперь у них в конторе все-таки зеленые телефоны, потому что когда их устанавливали, здесь были только секретарши, и они, разумеется, согласились на зеленый. Хелена однажды прервала дифирамбы Гарри его черному телефону ехидным замечанием, что как ни крути, а этот предмет напоминает ей гестапо и ставку Гитлера. "Умеешь же ты все испоганить," -- ответил Гарри.

Гарри обходился без будильника, он спал крепко и всегда просыпался отдохнувшим. Поэтому он не выносил людей, которые по утрам часами зевали и жаловались на то, что тяжело выбираться из постели. Сегодня он проснулся еще когда не было шести, сияние солнце наполняло комнату. Рубашка свежая, брюки и пиджак вчерашние. Хорошо, что он мужчина, это упрощало дело. И на улицу. Квартира была неплоха, а лестницы еще лучше. Красивые широкие деревянные лестницы из тех времен, когда дома строили не идиоты. И никакого подземного гаража, куда тебя выпихивает лифт. Майское утро. Прогулка. Вдоль реки. У тебя есть голова не плечах, и в ней кое-что. Этого достаточно, чтобы вспоминать, чтобы отключаться, чтобы воспринимать. А могло бы быть хуже. Глаза остры, волосы густы, он не шепелявит, чего еще надо.

Если не смотреть на всю эту мелочную возню, на этот гнусный круговорот, через который в одиночку доказываешь свою правоту, соответственно помогаешь своему недостойному поручителю в его незаслуженном праве, тогда приятно использовать свою голову, чтобы пускать пыль в глаза, вызывать сочувствие, смотреть в упор на судей-мужчин и судей-женщин и доводить до того, что рот у прокурора начинает двигаться как у карпа. Собственно, это и есть триумфы.

Отвратительные рясы, называемые таларом (1). Они были еще одной причиной, чтобы отказаться от работы. С другой стороны, уже опять было почти хорошо оттого, во что превращало себя право, когда его представители наряжались, словно на карнавал. Благодаря тому, что большинство приговоров выносилось судьями в таларах, они казались ненастоящими. Не взаправду же вот такой клоун в униформе отправляет других людей на семь лет в настоящую тюрьму. Это было как-то неправдоподобно и может быть потому абсолютно переносимо.

В Америке не было таларов, но это американцам не помогло, они остались глупым народом. Не принимая во внимание блюз и джаз, не так уж много они породили. Еще парочку дюжин сладеньких шлягеров, про них нельзя забыть. И, конечно, некоторые фильмы. И песни протеста. По-настоящему хорошие песни поп-музыки всегда против чего-нибудь протестовали, если не против войны, тогда против безразличия, с которым американские обыватели одобряли военную политику своего президента, и против наивного жвачного послушания, с которым американские солдаты поджигали людей в совершенно чужих местах земли и давали поджигать себя. И вот война во Вьетнаме уже два года назад кончилась, во всяком случае на бумаге. В 73-м американеры и вправду ушли оттуда. Напалм уже стал прошлым, Хо Ши Мин -- теперь лишь отзвук боевого клича демонстраций, и глубоко в мозгу засели воспоминания о нескольких жутких фотографиях. Остались пара песен Боба Дилана и Джоан Баэз, Дженис Джоплин, Джимми Хендрикса и "Дорз", пара-тройка диких звуков и гитарных аккордов. Сначала они считались убийственно бунтарскими. Потом выяснилось, что бунтарский дух поп-музыкантов был или надуманным или вовсе бесцельным, ничего кроме выдумки фэнов и эйфорически настроенных журналистов. И все-таки в них было что-то очень настоящее, несмотря на замарихуаненность, потому что хотя не так давно все это происходило -- протесты, сопротивление -некоторые старые песни несли в себе удивительную силу. Они выбрасывали звуки наружу настолько убедительно, что ты становился как прежде -- жестким, и мягким, и гордым, и способным сопротивляться.

Гарри прошагал вдоль реки до художественного музея и повернул обратно. Пришло время встроить в машину радио с магнитофоном, пришло время вернуться к игре на трубе. И еще нужно было отремонтировать проигрыватель.

Если верно то, что разбойничья политика будит к жизни причудливую музыку, тогда удивительно, что во времена нацистов не родился популярный музыкальный протест. Почему никому из музыкантов-изгоев не пришо в голову пересочинить слащавую "Лили Марлен" в фуриозную песню, в которой покусительница мечтает отправить на воздух всю банду нацистов? Вот так, в деталях:

У ворот барака,

в свете фонаря

Гитлера-собаку,

встретил я не зря:

как хорошо у этих стен

ему в лицо

пальнуть свинцом

ради Лили Марлен,

ради Лили Марлен. (2)

Музыкальное видение справедливого покушения. И все это парафразируется убийственно-чувственным звучанием трубы. А потом с этим зонгом через БиБиСи в окопы. Почему такая музыка не появилась ни во время войны, ни после? Сопротивление было малодейственным занятием офицеров и коммунистов, а осмысление прошлого -- занятием по обязанности ораторов и интеллектуалов. У историков и психоаналитиков наготове огромное количество объяснений происшедшему в немецкой истории. Но чего действительно не хватало -- так это парочки грандиозных зонгов, которые хотел слушать и мог насвистывать каждый, зонгов, которые с яростью, обращенной назад, взывали против национал-социализма и мощью своих ритмов разбили бы целое прошлое.