На день погребения моего - [41]

 Риф был немногословен, но косился на них украдкой, так что когда вы замечали его взгляд, вы знали, что нужно быть осторожным. Фрэнк был более любопытен, как ребенок, интересующийся механизмами, он пытался взорвать любую форму горной породы, на взрыв которой ему удавалось уломать Вебба, просто чтобы посмотреть, существует ли для них общее правило. Когда пришла очередь маленького Кита, он уже имел представление о взрывах благодаря карнавальному шоу в Олате, где актер выскочил из эпицентра взрыва, как новенький, Кит решил, что человека можно взрывать снова и снова, и худшее, от чего он пострадает — это комичное неудобство, так что после одного урока он был настроен взрывать школьных учителей, десятников, лавочников, всех, кто обидел его за день, была необходима особая бдительность, чтобы не подпускать его к сараю с личными запасами гремучих смесей Вебба. Лейк, благослови Господь ее доброе сердце, не строила гримасы, не затыкала уши, не вздыхала от скуки и не делала ничего другого, что, по предположению мальчиков, она могла бы делать. Она сразу поняла суть процесса, когда осуществила точный высокорадиусный взрыв, благодаря которому были получены несколько тонн траппа...может быть, слегка улыбнулась про себя, с некоторых пор она начала так улыбаться.

 Вопрос того, где должны быть — а не «есть» — границы его родственных чувств, глодал Вебба большую часть его жизни после случая в биллиардном салоне Шорти в Криппле, и он никак не мог полностью этот вопрос решить. Если бы он обладал такой роскошью, как свободное время, чтобы не делать ничего, а положить ноги на деревянные перила крыльца, скрутить сигарету, смотреть на холмы, позволить бризу скользить по его волосам, конечно, но в реальности у него не было ни одной минуты, которая не принадлежала бы кому-то другому. Любая дискуссия на более глубокие темы, например, где продолжать работать молотком, что выбросить из головы, сколько кому он должен, проходила в спешке, с людьми, которые, как он надеялся, не будут считать его предателем.

 — Я не очень в этом уверен, но иногда, кажется, мне было бы лучше без всех этих семейных обязательств, — однажды признался он преподобному Моссу, который, хотя у него не было полномочий отпустить грехи его стае динамитчиков, всегда был готов с бездонным аппетитом слушать жалобы.

— Просто работать соло, — пробормотал Вебб. — Комната, в которую можно уйти.

 — Вероятно, нет.

И Преподобный рассказал о своей теории и практике сопротивления власти:

— Ты живешь жизнью конспиратора, и они собираются прийти за тобой. Они ненавидят одиночек. Они чуют их по запаху. Лучшая маскировка — отсутствие маскировки. Ты должен принадлежать этому повседневному миру — быть в нем, быть его частью. Мужчину вроде тебя, с женой и детьми, они заподозрят в последнюю очередь, у него есть что терять, он не может быть непримиримым, по их мнению, никто не захочет рисковать потерять всё это.

 — Ну, они правы, я не хочу.

 Он пожал плечами:

— Тогда лучше будь не более чем тем, кем ты кажешься.

 — Но я не могу просто...

Преподобный, который вряд ли когда-нибудь улыбался, сейчас был близок к этому:

— Нет, ты не можешь, — он кивнул. — И Господь благословил тебя на это, брат по классу.

  — Вы мне скажете, когда я начну засыпать?

  — Засыпать? Когда начнешь. Это всё, что тебя волнует?

  — Я просто не хочу, чтобы кто-то мог ко мне добраться — мне, конечно, понадобится безопасный уголок для сна.

 — Тайный уголок. Но повторяю — у тебя не должно быть слишком много секретов, если пытаешься казаться обычным.

 Этот Нормальный Мир Колорадо, безопасно ли на него полагаться, если смерть подстерегает за каждым углом, если всё может исчезнуть с отлетевшим вздохом, внезапно, как под лавиной? Не то чтобы Преподобный мечтал о Рае, он довольствовался бы местом, где людей не натравливают друг на друга, как собак на собачьих боях, за разрушающую легкие работу, на которой платили в лучшем случае 3 доллара благословенные 50 центов в день — нужна была зарплата не ниже прожиточного минимума и право на самоорганизацию, потому что человек был мулом, балансирующим на краю горной тропы жизни, готовый быть расплющенным в лепешку или сброшенным в пустоту.

Как выяснилось, Преподобного волновали другие последствия Восстания.

— Так мы вновь обрели наш дорогой потерянный Юг, может быть, не искупление было у нас на уме. Вместо старой плантации в этот раз он был похож на лагерь добычи серебра, и негритянские рабы оказались нами. Владельцы шахт поняли, что могут заставить нас работать аналогичным образом, а в случае чего — проявлять еще меньше милосердия, они высмеивали и пугали нас, как наши соотечественники поступали с рабами поколением ранее, большая разница заключалась в том, что в случае нашего побега они, конечно, не стали бы нас преследовать, для них не созданы законы о беглецах, они просто сказали бы: «Прекрасно, скатертью дорога, всегда найдутся те, кто готов работать дешевле......»

  — Это безнравственно, Преподобный.

  — Возможно, но мы получили то, что заслужили.

  В эти дни атмосфера в Колорадо была так отравлена, что владельцы шахт были готовы поверить чему угодно о ком угодно. Они нанимали тех, кого называли «детективами», и те начинали собирать досье на интересующих их лиц. Эта практика быстро стала общепринятой. Поскольку технология бюрократии развивалась, этот шаг не казался радикальным даже в первый раз, и быстрее, чем кто-то мог об этом подумать, слежка превратилась в почти незаметную рутину.