На день погребения моего - [29]

— Ну, знаете ли, — словно до него начало доходить, — я не знаю.

В газете «Плейн Дилер» были люди, с которыми он, наверное, мог бы связаться, вероятно, заплатив им. Испуганный тем, что казалось ему опасной оплошностью, он раскрыл все пластинки, которые взял с собой, и оставил их на пустыре в лучах дневного света, чтобы вернуться к пустоте и невинности.

 Словно свет Рая сослужил такую же службу его мозгам, Мерль понял, что его нога никогда не должна ступать на эту землю, если ему удастся этого избежать.

— Если бы Америка была человеком, — позднее любил говаривать он, — и села бы, Коламбус, штат Огайо, тотчас погрузился бы во тьму.

 Мерль так никогда и не воспользовался рекомендательным письмом профессора Вандерджуса к Майкельсону.

К тому времени, как он, можно сказать, вернулся на путь истинный, эксперимент по перемещению Эфира был полностью описан в научных журналах, и Майкельсон уехал преподавать в Университет Кларка, он уже был слишком знаменит, чтобы тратить время на общение со странствующими механиками.

 В один миг, словно закончился какой-то период юношеского безумства, казалось, пришло время двигаться дальше — Мадж и Миа нашли богатых воздыхателей, полиция обратила свой взор в сторону Анархизма в профсоюзе трамвайщиков, поклонники Блинки покинули город, многие из них направились в округ Лорейн, где, по слухам, Блинки и его банда закопали огромный клад, Эфиристы и другие одержимые светом рассредоточились, так что нельзя было понять, какие погрешности баланса привели их сюда, включая Розвелла Баунса, которого повесткой вызвали в суд Питтсбурга по делу о патенте. Именно во время этого благословенного затишья среди повседневного замешательства Мерль встретил Эрлис Миллс Сниделл и неожиданно заметил, что идет по какой-то незнакомой дороге, словно наткнулся во тьме на развилку, не обозначенную на карте.

— Вопрос Эфира по-прежнему остается открытым, — сказал он Далли годы спустя, — но Эрлис никогда не сомневалась в его существовании.

— Тогда...

— Почему она уехала? Мой баклажанчик, ну откуда я знаю? Однажды она просто встала и ушла, это всё. Ты была погружена в первый блаженный глубокий сон без колик в своей жизни...

  — Подожди. Из-за нее у меня были колики?

 — Я этого не говорил. Разве я так сказал? Просто совпадение, я уверен. Твоя мама держалась, сколько могла, Далли, очень мужественно с ее стороны, учитывая ту жизнь, которую мы пытались вести, шерифов с судебными постановлениями еще до завтрака, патентных поверенных, линчевателей с двустволками, и хуже всего — эти городские дамы, стая саранчи, не было им конца и края, собирались в свете факелов и размахивали плакатами «Бесстыдная тварь», и тому подобное, она могла бы не сдаваться, если бы это были только мужчины, как я, но это были ее сестры в гневе, она не могла долго это терпеть, женщины остерегали других женщин, и снежный ком покатился с горы. О, прошу прощения, ты тоже собираешься стать одной из них, не так ли, прости...

— Постой-постой, вернись немного назад, расскажи мне, как в этой истории снова оказалась пташка Зомбини?

 — А, он. Мне хотелось бы сказать, что он совершил злое вторжение, налетел, схватил ее и сбежал, охлаждение семейных чувств и всё такое, но я полагаю, что ты достаточно взрослая, чтобы услышать правду, конечно, если бы я знал, в чем заключается правда, я говорю за твою маму, словно знаю, что она чувствовала, а это не только нечестно по отношению к ней, но и невозможно для меня...

 — Хорошо, пап. Не нужно этого косноязычия, я могу подождать, чтобы однажды спросить у нее лично.

  — Я имею в виду...

  — Всё хорошо. Правда. Однажды.

Но постепенно она по кусочкам восстановила историю. В то время Лука Зомбини делал скромную карьеру эстрадного музыканта, гастролируя по варьете Среднего Запада. Однажды в Восточном Полнолуне, Айова, его постоянная ассистентка Роксана сбежала с тенором-саксофонистом из оркестра местного оперного театра, и в этом глухом городишке было мало надежды найти ей замену. Потом, чтобы день совсем уж удался, сломалось одно из магнитных сценических приспособлений Луки. Будучи человеком смекалистым и всегда готовым к чему-то вроде удачи, он заметил фургон Мерля, припаркованный на выезде из города. Эрлис подняла глаза от носка, который штопала, и увидела, что он стоит на пороге, держа в руках шляпу.

— Может быть, у вас найдется запасная электроспираль?

 Мерль бывал в опере, поэтому узнал его:

— Осмотритесь, возьмите, что вам нужно, для чего это?

— Гонконгский таинственный эффект. Могу показать вам этот фокус, если хотите.

  — Скорее, я в недоумении. Мы как раз обедаем, присоединяйтесь.

  — Пахнет, как минестроне.

— Кажется, именно так он назывался в Кливленде, когда мне показывали, как его готовить. Собственно, сначала всё нужно поджарить.

— Мюррей-Хилл? Да, у меня там кузины.

 Мужчины заметили, что Эрлис нарочито молчит, но каждый из них истолковал это молчание по-своему.

Мерлю не пришло бы в голову, что причиной молчания мог быть Зомбини Непостижимый, особенно учитывая, что у него не было этих классических итальянских предупреждающих знаков — кудряшек, темных играющих глаз, сальных ухаживаний, ничего такого, просто среднестатистический джентльмен, который, как сказал бы кто угодно, даже не замечал Эрлис до появления вакансии ассистентки фокусника, когда он резко повернулся к ней, кипя, как суп в кастрюле на краю стола.