На далеких окраинах - [11]

— Наконец, вступили в переговоры... Что же это Марфа Васильевна не едет? — обратился рассказчик к Перловичу, который пробирался между игорными столами.

— Не знаю, право. Она уехала, не дожидаясь меня.

Кубок янтарный

Полон давно... —

хватили хором несколько голосов.

— Семь верблюдов с сахаром и четыре с разной галантереей — итого одиннадцать; а остальные девять — все под вино... — говорил рябоватый господин с сильным еврейским акцентом. — Ну, хорошо; я так и распорядился... Цто зе?.. Проходит неделя — нету... другая — нету... Пису к коменданту...

— Придется зимовать в фортах — это случается.

— Да, но ведь теряется время, согласитесь сами... А все отчего?.. Эмбинские киргизы взялись доставить только до форта «первого», а там передать казалинскому караван-баши, а те цену подняли вдвое и верблюдов не дают. Какие зе тут контракты?

— Стакнулись косоглазые мошенники и остановилось дело...

— Послушайте, Захо, — сказал Перлович, подойдя к говорившему. — Не вы одни жалуетесь на эти неудобства. Вон и тот, и этот, — Перлович ткнул пальцем по разным направлениям, — все одна и та же песня; а между тем совершенно от нас зависит переменить обстоятельства к лучшему...

— Позвольте, как же это от нас?..

— У меня есть проект; если мы, негоцианты, обсудим его все сообща, то, может быть, и придем к каким-либо результатам.

— Мы слусаем...

— Теперь не время распространяться, а вот вы заезжайте на днях ко мне на дачу — мы и потолкуем.

Хмуров, пошатываясь, подошел к Перловичу.

— Пойти разве наказать его? — мигнул он глазами в ту сторону, где Спелохватов обирал своих понтеров. — Идем в долю... Да, пойдем же... — Хмуров взял Перловича под руку и почти силой потащил к столу.

— Сейчас банк затрещит, — провозгласил он, проталкиваясь к столу. — Настоящие игроки идут... Э, бык — алле...

— Я сказал, что не стану играть.

— Не мешайте, господа, — коротко обрезал Спелохватов, задержав талию и отмечая что-то мелом.

— Алле, черт побери, и жуэ, говорят тебе.

Хмуров не то, чтобы был пьян, а просто ломался.

— Михайло Иванович, а Михайло Иванович... — говорил почти шепотом высокий, плотный приказчик, почтительно дотрагиваясь до плеча своего хозяина.

— Что там еще?!

— Пожалуйте-с на крыльцо.

— Зачем?

— Пожалуйте — дело есть...

Хмуров пошел к выходу, бормоча: «Что там еще такое?.. Пойти посмотреть...» Перлович тем временем стушевался в толпе; он уселся в скромном уголке, заслоненный широкой спиной певца, который, уткнувшись в одну точку, тянул густым басом:

Выпьем за славу

Славу друзья... я...

Бррранной забавы

Лю...бить нельзя.

Когда хор стихал, чтобы разразиться новым куплетом, слышны были иные, плачевные звуки: то продолговатая шкатулочка с музыкой чуть не в сотый раз наигрывала арию из «Трубадура».

Тот самый адъютант, который так ловко полькировал на подмостках мин-урюкской танцевальной беседки, томно глядя в открытое окно на чуть освещенные, запыленные листики росшего у самой стены тополя, говорил какому-то интендантскому чиновнику:

— О, как я способен любить... и любить не той пошлой, чувственной любовью.

— Ну, конечно, — соглашался собеседник.

— Когда судьба столкнет с настоящей женщиной, близкой к тому почти неуловимому идеалу, то тут уже вся жизнь сливается, так сказать, в один фокус... этот фокус...

Громадная датская собака Хмурова, спавшая на ковре поблизости, не обращая внимания на разнообразный шум и движение, звонко зевнула и потянулась...

— Этот фокус... — продолжал адъютант. — Гектор, свинья, пошел вон!.. Жарко, дышать невозможно.

— Хотят к ужину накрывать, — сказал интендантский чиновник. — Мы тут, пожалуй, мешать будем. Пойдемте туда: посмотрим, как Спелохватов капиталы огребает... Ну, смотри, «фокус», не укуси меня, — отнесся он к собаке, шагая через животное.

А между тем Хмуров вышел на крыльцо и прежде всего увидел своего Бельчика, который так и лез в глаза, громадным белым пятном рисуясь во мраке. От него валил пар, и конюх-киргиз усердно обтирал шею лошади полой своего полосатого халата.

— Я к вам сегодня не зайду, — сказала Марфа Васильевна, стоя у столба крыльца (Хмуров с первого раза не заметил ее). — Уже поздно, да и к тому же... Я вот вам привезла вашего Бельчика, а отсюда пешком дойду...

— Марфа Васильевна, а мы вас ждали... Да к чему же пешком? Я велю запрячь коляску...

— Это еще зачем? Тут близко, а вот вы лучше дайте мне кого-нибудь проводить меня до дому, а то тут есть своего рода бандиты.

— Бедный Бельчик, — вздохнул комически Хмуров.

— Это почему? — удивилась наездница.

— А я вон гляжу на ваш хлыст, и ни за что не захотел бы быть в ту минуту в шкуре моего иноходца...

— Ха-ха-ха!.. — расхохоталась Марфа Васильевна, подняв обломок своего хлыста и рассматривая его при свете китайского бумажного фонаря, висевшего на перекладине крыльца. — Это досталось совсем не Бельчиковой шкуре, а другой.

— Другой? — озадачился Хмуров. — Кто же это — кто? Скажите ради бога, Марфа Васильевна!

— Теперь не время, после как-нибудь узнаете, — уклонилась Марфа Васильевна. — Малайка, пойдем со мной, — сказала она конюху-киргизу. — Вы позволите?..

Хмуров засуетился.

— Малайка, Юсуп, Аслан-бай! Все сюда! Фонарей побольше, да клынчи (шашки) наденьте, болваны...