На цыпочках - [3]

— А вы уверены, что кто-то был? — раздался за дверью мужской голос.

— Да как же! — ответил обиженный голос Клавдии Михайловны. — Я тяну-тяну, а он держит и хоть бы что.

— А не звали? — Это другой голос, женский.

— Да как же! Я ж говорю, что говорю: Антон Иванович! А он держит. Сопит и держит.

«Неужели я сопел?»

— А вам не показалось все это, Клавдия Михайловна? — снова спросил мужской голос.

— Да как же! Ведь он сопит. Я ему: Антон Иванович! а он сопит. Я подумала: может, грабитель? Я же здесь одна.

— А тут нет? — опять спросил мужской голос и сейчас же постучали.

Я затаил дыхание и следил за собой, чтобы не сопеть. Постучали опять. Я почувствовал слабость.

«Если я сяду на кровать, — подумал я, — она заскрипит. Здесь такие пружины, — непременно заскрипит. Тогда конец. Тогда они взломают дверь, а тогда конец. Нет, надо держаться».

— Нет, никого тут нет, — сказал мужской голос, — во всей квартире никого нет, а если кто был, так ушел. Посмотрите, Клавдия Михайловна, у вас там ничего не пропало?

— Да как же! — опять запричитала Клавдия Михайловна. — Чему ж тут пропадать? На кухне ничего нет, а у себя я и дверь не открывала: как пришла, так и не заходила.

— Вы все-таки посмотрите, — ласково сказал мужской голос, — вдруг что пропало, так мы подпишемся.

Удалились торопливые шаги, видимо, Клавдии Михайловны, а мужской голос сказал:

— Не было никого. Так она... боится. Все-таки одна в квартире, вот и боится. Кажется ей.

Снова приблизились шаги. Голос Клавдии Михайловны сообщил, что все на месте.

— Ну ладно, Клавдия Михайловна, пойдем, — сказал мужской голос, — пойдем потихоньку. Вы, если что, позвоните. А мы пойдем.

Наконец-то, ушли. Я опустился на кровать.

Первая опасность миновала, и я вздохнул. Сначала я, конечно, обрадовался, что мне так легко удалось отделаться, но чувство облегчения скоро прошло, потому что в общем ситуация была довольно неприятной: я оказался запертым в собственной комнате, не имея возможности выйти, чтобы поставить чай, ни включить радио, ни даже самому с собой от скуки поговорить. «Хижину дяди Тома» без чаю читать тоже не имело смысла. Я хотел было закурить, но тут же подумал, что Клавдия Михайловна учует запах дыма — нюх у нее такой же тонкий, как и слух, — вообразит, что у меня в комнате пожар, и опять побежит за соседями, а уж тогда не миновать беды. Позовут водопроводчика, откроют дверь, я раз видел у него вот такую связку ключей, увидят меня в комнате — и тогда... что тогда, легко можно себе представить.

Значит, я должен тихо сидеть у себя в комнате и ждать, пока придет Антон Иванович, а он придет последним, потому что прежде придет Александра Константиновна, потом Иван Иванович, а Антон Иванович придет последним — он все делает вид, что у него много дел. Вообще-то, Антон Иванович крупный мужчина, только вот имеет странную манеру носить морскую фуражку. Еще был бы моряком, тогда было б понятно. Моряком или железнодорожником... Однако до прихода Антона Ивановича выбраться отсюда нечего было и думать. Я уже начал ненавидеть свою комнату. Это правда: находись вы в самом приятном месте — и вам хорошо, но если вам нельзя оттуда выйти, вы будете это место ненавидеть. Я прежде всегда любил свою комнату: она казалась мне самым безопасным местом. По сравнению, например, с улицей или саванной... А кроме того, она очень уютная, в ней, конечно, нет дорогостоящей мебели под старину или там картин, — но зато я давно в ней живу и знаю, где что лежит. Да, она всегда в целом казалась мне уютной. А теперь она вдруг в один момент оказалась неуютной и сразу превратилась в западню. Вот как меняют человека обстоятельства.

Я встал с кровати и на цыпочках подошел к окну. Было еще всего лишь часов двенадцать по московскому времени, но солнце уже куда-то делось, и на крыше флигеля уже не чирикали воробьи. Глядеть на холодный пустой двор было скучно, да еще я подумал, что меня могут заметить из флигеля, и отошел от окна. Я посмотрел на часы: до возвращения Антона Ивановича было еще далеко. Я решительно не знал, как скоротать время.

«Может быть, поспать?»

Но я выспался. Неожиданно пришла мысль: а что, если я кое-куда захочу? Я сразу же вспотел от этой мысли.

«Вот ведь незадача, — подумал я. — А главное, стоит о чем-нибудь подумать, как тут же и захочется».

Я сел на стул.

«Ладно, потерплю, — подумал я, — а если будет невмоготу, постараюсь поспать. Во сне время идет быстро».

Но меня прямо-таки начало корчить. Живот так сильно разболелся, что я не мог нормально сидеть. Боль стала острой, стреляла снизу вверх и еще резала поперек живота, как бритва. Я прижал руку к животу и, согнувшись, зажал ее между животом и коленями. Когда я сильно наклонялся, это помогало, но стоило мне выпрямиться, и все начиналось снова. К тому же от выпрямления у меня сразу же начинала кружиться голова, а рот наполнялся слюной.

«Наверное, это от голода, — предположил я, — а может быть, я отравился».

И я стал думать, чем я отравился.

«Чем же я мог отравиться? — подумал я. — Может быть, я вчера отравился рыбой в столовой? Да, рыба была какая-то подозрительная. И название у нее тоже было подозрительное, только не могу точно вспомнить какое. Во всяком случае, зарубежное. С этой зарубежной рыбой лучше не связываться — кто ее знает, где она плавала...