На цоколе историй… Письма 1931 — 1967 - [63]
И.Эренбург
Впервые — П1, 117. Машинопись — собрание составителя.
<Из Валенсии в Москву, 3 марта 1937>
«Литературная газета» напечатала вступительное слово тов. Ставского[560] на собрании оборонных писателей, в котором имеются следующие строки: «Я не понимаю „реплики“ Ильи Эренбурга в адрес „Мы из Кронштадта“. Он пишет, что испанские зрители смеются в кино над этой картиной. Что это за зрители? Если мелкий буржуа смеется, то об этом и надо сказать. А разве пролетарий будет над этой картиной смеяться?»[561]
Вот что я писал в корреспонденции «Барселона под обстрелом» (15 февраля 1937 г.): «Много раз я наблюдал, как испанцы смотрели фильм „Мы из Кронштадта“. В трагическую минуту, когда человек с камнем на шее швыряет в воду свою гитару, зрители неизменно смеялись. Они не могли поверить, что кронштадтских моряков кинут в воду. Они ожидали, когда же люди выплывут. Когда показывается единственный уцелевший, они одобрительно смеялись: они знали заранее, что он спасется. Потом они ожидали спасения других. Я рассказываю об этом потому, что трудно понять многое в военной карте Испании, не зная исконной беззаботности ее народа».
Теперь, когда растет и мужает новая, дисциплинированная, обстрелянная армия Испанской республики, мы можем спокойно говорить о той беззаботности, которая в первые месяцы борьбы дорого обошлась испанскому народу.
Я присутствовали раз двадцать при показе картины «Мы из Кронштадта» на фронте и в ближнем тылу. В очерке «Перед битвой» я рассказал, как вдохновляет эта картина испанских бойцов. Да, они смеются, когда гитара летит в воду: это объясняется недооценкой драматизма ситуации. Но они гневно замолкают, увидев мертвого комиссара. Я не раз указывал, что наравне с «Чапаевым» картина «Мы из Кронштадта» сыграла большую роль в деле создания новой психики республиканской армии. Рабочие Испании, крестьяне, интеллигенция, те же мелкие буржуа, не предавшие своего народа офицеры, все бойцы Народного фронта с равным восторгом приветствуют кронштадтских моряков, которые идут в атаку, и рабочих Петербурга, защищавших свою родину от интервентов.
Илья Эренбург
Впервые — Изв, 1937, 5 марта.
<Из Валенсии в Москву,> 4 марта <1937>
Дорогая В.А.,
посылаю письмо Любе, перешлите ей. С этой почтой шлю письмо <Б.М.>Талю.
По телефону здорово перевирают все. Посылаю «Дж<енерал> моторс», чтобы могли исправить для Герцфельде[562].
Напишите, нравятся ли статьи, как было с письмом в редакцию[563] и пр.
«Книгу <для взрослых>» получил. Что с «Границами <ночи>», альбомами[564] и с «Вне перемирия»?
Пишите часто, присылайте книги и пр. воздушной почтой на Валенсию — также газеты.
Сердечно Ваш
И.Эренбург
Письмо из Барселоны получил. Статью «Дж<енерал> моторс» дошлю.
Полностью впервые.
<Из Валенсии в Москву,> 19 апреля <1937>
Дорогая Валентина Ароновна,
посылаю в исправленном виде все статьи. Статьи посылаю для Герцфельде и для Вас (если надо будет перепечатать). Не помню, послал ли Вам в предыдущий раз: «Трагедия Италии», «Как в Абиссинии», «Судьба Альбасете», «Женщины Испании», «Герои 3<-й> империи»? Если нет, пришлите, исправлю. Как видите, по телефону путают нестерпимо — передавать действительно невозможно.
Надеюсь, послезавтра удастся на пять дней съездить в Андалусию. 1-го мая буду, наверно, в Барселоне, а 2-го или 3 выеду во Францию. Хочу отдохнуть.
Посылаю в «Знамя» с этой почтой дневники и вступление[565].
Б.М.<Талю> посылаю кой-какие документы, литографию <нрзб>. Жду известий о книгах и альбомах. Неужто вокруг «Книги для взрослых» заговор молчания?[566]
Сердечно Ваш
И.Эренбург
Впервые.
<Париж,> 16 июля <1937>
тов. Кольцову — председателю советской делегации на конгрессе писателей.
Дорогой Михаил Ефимович,
Вы мне сообщили, что хотите снова выдвинуть меня в секретари Ассоциации Писателей. Я прошу Вас вычеркнуть мое имя из списка и освободить меня от данной работы.
Как Вы знаете, я работаю в Ассоциации со времени ее возникновения, никогда не уклоняясь ни от каких обязанностей. Когда приехала советская делегация на первый конгресс[567], один из ее руководителей Киршон[568] неоднократно и отнюдь не в товарищеской форме отстранял меня от каких-либо обсуждений поведения как советской делегации, так и Конгресса. Я отнес это к свойствам указанного делегата и воздержался от каких-либо выводов.
Теперь во время второго конгресса[569] я столкнулся с однородным отношением ко мне. Если я иногда что-либо знал о составе конгресса, о порядке дня, о выступлениях делегатов, то исключительно от Вас в порядке частной информации. Укажу хотя бы, что порядок дня парижских заседаний, выступления того или иного товарища обсуждались без меня, хотя официально я считаюсь одним из двух секретарей советской секции[570]. Я не был согласен с планом парижских заседаний. Я не был согласен с поведением советской делегации в Испании, которая, на мой взгляд, должна была, с одной стороны, воздержаться от всего того, что ставило ее в привилегированное положение по отношению к другим делегатам, с другой — показать иностранцам пример товарищеской спайки, а не деления советских делегатов по рангам. Я не мог высказать моего мнения, так как никто меня не спрашивал и мои функции сводились к функциям переводчика. При подобном отношении ко мне — справедливом или несправедливом — я считаю излишним выборы меня в секретари Ассоциации, тем паче, что отношение советской делегации ставит меня в затруднительное положение перед нашими иностранными товарищами.
