На цоколе историй… Письма 1931 — 1967 - [133]

Неоднократно возвращаясь к моим словам о необходимости в годы культа личности[1252] жить, работать, сражаться, сжав зубы, В.Ермилов ни разу не упоминает, что в то время, по большей части, я находился среди врагов моей Родины или на фронте (в довоенные годы я был парижским корреспондентом и военным корреспондентом в Испании той самой газеты, которая опубликовала статью В.Ермилова). Я писал: «…я подумал, что молчать мне придется долго: в Испании люди борются, я не смогу ни с кем поделиться пережитым»[1253].

Теперь перейду к существу вопроса. В.Ермилов пишет о событиях 1937–1938 гг. «Видимо у И.Эренбурга были большие преимущества по сравнению с подавляющим большинством рядовых советских людей, у которых в те годы не было сомнений в правильности действий „людей, стоявших на командном посту“. У рядовых советских людей была тогда горечь, потрясение тем, что так много оказывается врагов народа. Но зато, если они сомневались в правильности того или другого действия, то многие отстаивали справедливость в отношении того или другого человека, в котором они были уверены, что он не враг, они боролись, и боролись не молчанием… Было немало и выступлений на собраниях, в печати, которые, хотя и были связаны с протестом против данного факта, данного явления, на самом деле относились к существу культа личности Сталина». В моей книге я рассказываю о том, как наши военные, сражавшиеся в Испании, наши писатели и журналисты в Москве мучительно воспринимали арест того или другого человека, в невиновности которого были убеждены. Часто между собой мы говорили об этом, но протестовать публично у нас не было возможности. Я не присутствовал ни на одном собрании, где выступили бы люди, протестуя против расправы с товарищами, в невинности которых они не сомневались, я ни разу не читал статей, протестовавших против «факта» или «явления», протестов, которые, по словам В.Ермилова, на самом деле относились к «существу культа личности Сталина». Никакой особой прозорливостью я, к сожалению, не обладал и писал в книге «Люди, годы, жизнь»: «Мы думали (вероятно, потому, что нам хотелось так думать), что Сталин не знает о бессмысленной расправе с коммунистами, с советской интеллигенцией». «Да не только я, очень многие думали, что зло исходит от маленького человека, которого люди звали „сталинским наркомом“. Мы ведь видели, как арестовывают людей, никогда не примыкавших ни к какой оппозиции, верных приверженцев Сталина или честных беспартийных специалистов. Народ окрестил те годы „ежовщиной“»[1254].

После XX и XXII съездов КПСС я узнал о письмах, направленных Сталину Постышевым и Эйхе[1255], видимо, разделявших заблуждения многих и заплативших смертью за свое мужественное поведение. Были, наверное, и среди рядовых советских людей герои, пытавшиеся убедить Сталина в том, что в стране совершаются преступления, и разделившие судьбу Постышева и Эйхе.

Тираж «Известий» неизмеримо больше тиража журнала, в котором печатается книга «Люди, годы, жизнь», и это принуждает меня привести длинную цитату из моей книги, восстанавливающую мое отношение к прошлому: «Я знал, что случилась беда, знал также, что ни я, ни весь наш народ никогда не отступятся от Октября, что ни преступления отдельных людей, ни многое, изуродовавшее нашу жизнь, не смогут заставить нас свернуть с трудного и большого пути. Были дни, когда не хотелось дольше жить, но и в такие дни я знал, что выбрал правильную дорогу.

После XX съезда партии я встречал за границей знакомых, друзей; некоторые из них спрашивали меня, да и самих себя, не нанесен ли роковой удар самой идее коммунизма. Чего-то они не понимали. Я — старый беспартийный писатель, знаю: идея оказалась настолько сильной, что нашлись коммунисты, которые сказали и нашему народу и всему миру о прошлых преступлениях, об искажении и философии коммунизма и его принципов справедливости, солидарности, гуманизма. Наш народ, наперекор всему, продолжал строить свой дом, а несколько лет спустя отбил фашистское нашествие, достроил тот дом, в котором теперь живут, учатся, шумят, спорят юноши и девушки, не знавшие жестоких заблуждений прошлого»[1256].

Желая очернить меня, В.Ермилов, вероятно, не задумавшись, бросает тень на людей моего поколения, и я хочу, чтобы мое письмо, как и моя книга, показали бы молодым, вошедшим в жизнь в куда более легкую и чистую эпоху, в каких условиях нам приходилось жить, работать и воевать.

Илья Эренбург

Впервые — Известия, 5 февраля 1963, где под общей шапкой «Не надо замалчивать существа спора» напечатаны письмо ИЭ и «Ответ автору письма» В.Ермилова, утверждавшего, что «позицию И.Эренбурга нельзя назвать добросовестной». В примечании «От редакции» говорилось: «К сожалению, писатель И.Эренбург уклонился от разговора по существу и свел свое письмо к необоснованным обвинениям в адрес критика В.Ермилова. Мы бы с гораздо большим удовольствием повели разговор, если бы И.Эренбург не ушел от самых волнующих, злободневных вопросов: о партийности и народности литературы, о путях подлинного новаторства…». 16 февраля 1963 г. в рубрике «Письма читателей на темы литературы и искусства» «Известия» напечатали 3 письма, поддерживающие В.Ермилова, и ни одного письма в поддержку ИЭ. По свидетельству А.Аджубея, статья Ермилова поступила в «Известия» (орган Верховного Совета СССР) по личному указанию председателя Президиума Верховного Совета СССР, члена Президиума ЦК КПСС Л.Брежнева в дни, когда Хрущева и Аджубея не было в СССР (интервью газете «Молодежь Эстонии» 6 мая 1989).