На чужой земле - [39]

— Понятно, — отвечал еврей и тут же добавлял: — Господин сабьещик!

Вот с этими объездчиками Симха целыми днями сидел и пил пиво.

Ему еще и восемнадцати не исполнилось, но он был широкоплеч и так высок, что, входя в крашенную зеленой краской дверь шинка, должен был низко наклонять голову, постриженную так коротко, что просвечивала загорелая до красноты кожа на черепе. Только спереди, надо лбом, Симха оставлял льняную челку, жесткую, как свиная щетина. Шаг у него был по-мужицки тяжел и широк, а из-за низкого голенища с ушком всегда торчал длинный плотницкий карандаш. Симха никогда им не пользовался, просто так носил, для красоты.

— Эй, Симхал! — спрашивал старший объездчик Ходенко, слизывая пену с пшеничных усов. — Прошлой ночью евреи ничего не везли?

— Везли! — бросал в ответ Симха и отправлял в рот ломтик ветчины, последний на тарелке с красной каемкой.

Увидев, что на столе ничего не осталось, Росцакова нарезала шинку и настолько быстро, насколько позволяли ее толстые ноги, приносила и ставила перед Симхой.

— На, милый, ешь, — ласково говорила, прижимаясь к нему огромной, свисавшей на живот грудью.

— Эх, Росцакова! — укоризненно качал головой объездчик Ходенко. — Как этот жидяра к тебе повадился, так ты на меня и смотреть не хочешь! А, красавица?

— Он же еще совсем ребенок, — улыбалась жирная «красавица», обнимая мясистыми руками широченные плечи Симхи. — Мальчик еще. И никакой он не жидяра.

Отходила в сторонку, упирала руки в бока и, от удовольствия тряся тройным подбородком, спрашивала Ходенко:

— Сам скажи, разве он похож на еврея?

— Черт его знает, — отвечал Ходенко, обмакивал пшеничные усы в новую кружку пива и возвращался к разговору о контрабанде. — Везли, значит… А куда везли, не знаешь?

— Вон туда, — показывал Симха на дом через рыночную площадь. — Во дворе закопали.

— Молодец! — хвалил Ходенко. — С меня причитается. Хозяйка, бутылочку!

Днем Симха сидел в шинке, а ночью шнырял по улочкам, рыскал по дорогам, что ведут к границе, повсюду совал свой нос, вынюхивал, высматривал, не везет ли кто контрабанду.

Не раз он был бит. Не раз извозчики ловили его на дороге и пересчитывали ему ребра.

— Бей доносчика! — подначивали они друг друга. — Бей Колбасу! Ноги ему переломать, чтоб не выслеживал больше! Кишки ему выпустить!

Однажды его так отделали, что он чуть не помер, но все же черти не забрали его душу. Приполз еле живой. Росцакова промыла ему раны водкой, смазала свиным жиром. Она вылизывала их языком, прижимала Симху к своему необъятному телу, от которого валил пар, гладила его по широкой спине.

— Бедненький мальчик, избили тебя, сволочи. Маленький ты мой!

Здоровенная, рослая, она обожала нежные речи и уменьшительные слова.

— Любишь свою девочку? — выпытывала она у Симхи, имея в виду себя. — Скажи, любишь свою малышку?

Симха молчал. Он не знал, любит он ее или нет. Чувствовал только, что ему с ней хорошо, тепло и сытно, и подчинялся ей, шел за ней, как теленок за коровой.

Наутро он снова был на ногах. Отправился с Ходенко искать контрабанду. Не стыдясь, не смущаясь, заходил в еврейские дворы, показывал:

— Вот тут должно быть закопано, земля рыхлая.

— Пан объездчик, — отпирались евреи, — ничего там нет. Просто яма была, мы засыпали.

Но Ходенко втыкал в землю пику и тут же извлекал на свет бочонок глинтвейна.

— Так, а это что такое? — спрашивал с торжеством, внимательно разглядывая находку. — Что это, а?

Теперь евреи дрожали перед Симхеле Колбасой. Почти за каждым водились грешки, а Симха знал все. Где ни спрячь, в колодце, в речке, на кладбище, Симха все равно вынюхает, доберется, найдет, высмотрит своими тупыми глазами.

Окна и двери сразу закрывались, когда он шел по улице.

— Бы-ы-ыстрей! — кричали еврейки мужьям. — «Этот» идет!

Евреи его сторонились. Девушки, едва завидев, бросались наутек, хотя он и не думал к ним приставать. Не боялись Симху только мальчишки из хедера. Не давали проходу, кричали на рынке вслед:

— Свиная кишка!.. Нравится колбасу жрать, Симхеле?

Симха наклонялся, выискивая под ногами камень, и махал кулаком:

— Погодите у меня! Поймаю — убью!

Иногда он заглядывал к мяснику Стефану, на которого стал похож как две капли воды. Симха немного помогал ему в работе — забивать свиней.

Вообще-то Симха не искал тяжелой работы, предпочитал бездельничать. От пива и ветчины он растолстел, лицо стало багровым. Бывало, не зная, куда девать силу, он заходил к Стефану побороться на руках.

Стефан всегда был ему рад:

— Привет, Симхал! Давненько мы с тобой силой не мерялись!

Засучив рукава, они вставали друг напротив друга, упирались локтями в стол и брались за руки.

— Эй, куда всем туловом навалился?!

— А сам-то чего ногой упираешься?

Головы опущены, глаза налиты кровью, крепкие спины согнуты — точь-в-точь два быка сцепились на лугу из-за телки. А потом идут в хлев забивать свиней.

— Давай! — кричит Стефан, привязав свинью к столбу. — Хоп!

Симха поднимает тяжелую дубовую киянку. Смотрит в свинячьи глазки, выжидает, когда животное задумается, и, выбрав момент, что есть мочи с наслаждением бьет ему прямо в лоб:

— Эх-ха!

— Хват! — Красная рожа Стефана расплывается в довольной улыбке.