На чужой земле - [29]

Евреи расступились, пропуская его к двери.

Учитель Нусен снял шляпу и, выпятив впалую грудь, вытянулся по стойке смирно.

— Ваше благородие… — начал он, как когда-то учили в казарме, и вдруг громко икнул.

Офицер смотрел на него насмешливыми черными глазами, но реб Нусен все не мог унять икоту, и офицеру надоело ждать.

— Тумтем[26]! — бросил он в сторону реб Нусена.

Нусен вышел, совершенно смущенный.

— Тумтем! — завопили мальчишки. — Реб Нусен Тумтем!

Офицер пил стопку за стопкой, не забывая перед каждой нараспев повторить кидуш.

Когда собрался прочь, сам взял в руки вожжи и чуть не въехал в лавку, где продавались глиняные горшки. Проезжая через местечко, он посылал всем встречным девушкам воздушные поцелуи и кричал:

— Красавица! Выйдешь за меня замуж?

Девушки убегали, заливаясь краской, а евреи провожали глазами поднятое пролеткой облако пыли и хмурились:

— Сумасшедший? Полоумный?

Только к вечеру в городе появились солдаты, сразу заполонили все лавки. Рассказали, что разбили неподалеку лагерь, что простоят тут до конца лета и что у них есть дешевое сукно и кожа на продажу.

Когда их спрашивали об офицере с черной бородкой, отвечали:

— А, Хайкин! Он не старший офицер, всего лишь поручик, врач.

— Он что, сумасшедший? — допытывались евреи.

— Черт его знает, — отвечали солдаты, — трудно сказать…

2

Доктор Хайкин стал в местечке частым гостем. Приезжал на своей двухколесной пролетке каждый день, и в местечке становилось весело.

— Вон он едет, сумасшедший этот, — показывали со всех сторон пальцем. — Давненько не видали.

Он все время придумывал что-нибудь новенькое. Однажды купил леденцов и стал разбрасывать их по площади. Тут же набежали мальчишки из хедера. Ловили, хватали, а он стоял посредине, как меламед, что читает с учениками «Шма Исроэл» у постели роженицы, и выкрикивал:

— Бехол левовхо! Увехол нафшехо! Увехол меэйдехо![27]

В другой раз достал из кошелька несколько серебряных двугривенных и подбросил в воздух. Нищие, торговки, дети, катаясь по земле, дрались за них, как собаки за кость, а он смотрел и хохотал.

— Лови сорок грошей! — кричал, подражая польскому выговору, и кидал еще одну монету.

Брал у реб Шлойме-Дувида несколько бутылок водки и наливал всем, кто проходил мимо. Или часы напролет просиживал в лавке у торговки Фриметл, где продавались сласти и пряности, и заигрывал с девушками.

В лавке Фриметл всегда пахло миндалем, сладостями и юными девами. У этой Фриметл было восемь дочерей-хохотушек, одна краше другой. А у каждой дочки — по несколько подружек, которые все время сидели в лавке, щелкая орехи, и Хайкина оттуда было метлой не выгнать.

Он кульками покупал орехи и конфеты, запускал руку в мешок, вытаскивал горсть изюму или миндаля и наделял девушек.

— Капоросхем![28] — говорил ни к селу ни к городу. — Гилатну[29]…

— Сумасшедший! — смеялись девушки и грызли орехи, которыми он их угощал.

Доктор Хайкин был неутомим. То пускался в пляс, перебирая длинными ногами, то напевал, шутил, рассказывал анекдоты. И вдруг хватал в объятия девушку, что оказывалась ближе, и быстро целовал прямо в губы.

— Ой, мама! — взвизгивала девушка, а остальные хохотали до слез.

— Вот же сумасшедший! — повторяли они, глядя на него с восторгом.

Карие глаза доктора Хайкина весело блестели, ему нравилось быть в окружении девушек. Алые губы, черная как уголь бородка и усы — вылитый кавказский «красавец» с этикетки на бутылке дешевого вина. Девушки глаз не могли отвести от его гибкой, стройной фигуры в облегающем мундире. Они лущили орехи и любовались его белоснежными зубами, когда он смеялся.

— А он очень недурен собой, — шептала одна другой на ухо.

— Чудо как хорош! — отвечала та, краснея до корней волос.

Безумному доктору позволялось все, даже обнимать девушек на глазах у торговки Фриметл. В первый раз она рассердилась.

— Пане офицер, — сказала она строго, — вам тут не бардак, у нас девушки приличные.

Но доктор Хайкин состроил гримасу, как паяц, и ответил:

— Летейтофейс![30]

Все засмеялись.

— Сумасшедший, — с жалостью сказала Фриметл.

Сумасшедший, — повторили за ней девушки, поправляя прически, — ах, мне бы такого сумасшедшего…

Доктор Хайкин горстями таскал из мешков орехи и угощал девушек. Цены он не спрашивал и денег не платил.

— Запишите! — говорил он и отправлялся к реб Шлойме-Дувиду. Брал несколько бутылок водки и ликера, приказывал запаковать гуся и колбасу, садился в пролетку и щелкал кнутом. Реб Шлойме-Дувид не требовал денег. Он только хотел знать, записать или не надо.

— Пане офицер! — кричал он вслед Хайкину. — Записать на ваш счет или вы расплатитесь вскоре?

— Повесься на заборе! — в рифму отвечал офицер и исчезал в облаке пыли.

Он встречался с девушками не только в лавке Фриметл, но и в лесу неподалеку от местечка, а у Шлойме-Дувида покупал для них угощение.

Лес начинался у военного лагеря и тянулся на много верст. Были в этом лесу такие чащобы, куда не могло пробиться солнце, а лягушки квакали там даже средь бела дня. Девушки надевали тщательно выглаженные ситцевые платьица и парами гуляли под ручку, с нежностью поглядывая друг на друга. В маленьких местечках между девушками нередко возникает такая симпатия, ведь тут не принято проводить время в компании молодых людей. Иногда девушки что-нибудь напевали, чаще всего любовную песенку о несчастной швее: