На чужой земле - [24]
Вечером ему стало хуже. Тяжелый, массивный рояль давил черной глубиной. По всей комнате валялась одежда, а на второй кровати лежал, откинув одеяло и тяжело дыша, разгоряченный, потный Бер Бройн.
Профессор Грицгендлер не мог заснуть. Ему мешали цветы.
Он решил, что утром велит Бройну еще раз заглянуть в справочник растений. Профессор вспомнил, что есть цветы, запах которых ядовит. Бройн сказал, они будут цвести еще несколько дней, но несколько дней уже прошло, а они все растут и растут. Он же скоро совсем задохнется.
Среди ночи профессор еще несколько раз просыпался и надевал очки.
Перед глазами клубилось белесое пятно. Каждый раз профессор думал, что уже светает, но, присмотревшись, понимал, что это белеют в темноте цветы. Только утром, когда в окно заглянула бледная полоска неба, Грицгендлер встал и медленно подошел к столу. Может, ночью его обманули очки? Он приблизился к корзине, присмотрелся и застыл на месте. Цветы рвались на свободу, расталкивая друг друга. Из белизны поднимались алые бутоны, раскрывали сонные рты, жадно хватали ими воздух.
— Ядовитые! — Он уже не сомневался. — Точно ядовитые!
Его бросило в жар. Он запустил руки в корзину и вонзил пальцы в холодную землю. Он скреб ее ногтями, выдергивал стебли, пытаясь добраться до корней, и вдруг наткнулся на что-то твердое. Присмотревшись, он увидел горшки, цветочные горшки, скрытые под стеблями и листьями, и замер, вытянув перед собой руки.
В комнате было тихо, в углах сгустились тени. Грицгендлер хотел лечь в постель, но вместо этого подошел к кровати Бера Бройна и осторожно тронул его за плечо.
Бер Бройн лежал на спине, уставив в потолок острую бородку. На шее дрожало бледное пятно света. Профессор Грицгендлер стоял над ним, босой, в старых кальсонах и рубашке со слишком короткими рукавами, и звал его слабым, дрожащим от испуга голосом:
— Дорогой, там цветочные горшки… Горш-ш-шки!..
1923
В хедере
Жаркий, ужасно душный летний день. Через косые пыльные окошки нашего хедера на четвертом этаже солнце опускает столбы густой пыли. Раскаленная железная крыша так обжигает нам головы, покрытые бархатными и суконными ермолками, что вот-вот мозги спекутся. Мы, семнадцать мальчишек, сидим за длинным столом, прилипнув друг к другу. У нас на всех четыре Пятикнижия, и мы чуть ли не деремся из-за потрепанных книг, чтобы хоть что-то в них увидеть.
В обшарпанном кресле с протертой обивкой, из которой торчит конский волос и солома, сидит реб Майер, наш учитель. В одной руке у него шестихвостая плетка с рукояткой из лисьей лапы, а другую руку он держит внизу, под столом, почесывая свои «причиндальцы», как он сам их называет. На самом-то деле не «причиндальцы», а причиндалы будь здоров. Сквозь седые заросли усов и бороды, пожелтевшие от нюхательного и трубочного табака, такие дикие, густые, что рта не видать, с трудом пробираются непонятные слова.
— «Ушломим» — «и мирную жертву», «веойло» — «и жертву всесожжения», «вехейлев» — «и жир», «яктир» — «воскурит», «л-Адойной» — «Господу»… — тянет он нараспев.
В другом углу занимается малышня, там жена учителя помогает мужу зарабатывать на хлеб. Буквам и она может научить — так считает наш ребе. Мальчишки — рваные рубашки и штаны, худые щеки, сопливые носы, лапсердаки измазаны вареньем, а длинные пейсы и кафтанчики как у взрослых — сидят на грязном полу, потеют, толкают друг дружку и орут как оглашенные. Учительница сидит на низенькой табуретке. На носу очки, она ловко штопает чулок, надетый на плафон от керосиновой лампы, каждую минуту с наслаждением почесываясь спицей. Она учит по молитвеннику для Рошешоно[14], голос — как гвоздем по стеклу:
— Ипукпак милгогим…[15] Бецнуфи бецафцим…
Мелюзга вторит хором:
— Гилгулим! Цифцуфим! Мимлолим!
Такой гвалт, что оглохнуть можно. Мы повторяем за учителем непонятные слова, но они сливаются в сплошной гул, ничего не разобрать, и вот уже каждый выкрикивает первое, что в голову приходит:
— Всесожжение… Жертва… Жир Господу… Всесожжение…
Ребе стучит по столу рукояткой плетки и орет:
— А ну, еще раз, негодники, сначала!.. Вот сейчас встану, шкуру спущу… Веойло и мирная жертва…
Но шум не прекращается, никто даже себя не слышит, не то что других. Угроз учителя мы не очень-то боимся. Нелегко нашему реб Майеру подняться с кресла, «причиндальцы» мешают. Так что сидим себе, придумываем всякие фокусы, чтобы развлечься. Можно мух ловить. Поймаешь, оторвешь ей крылья и с огромным интересом наблюдаешь, как муха, которая только что летала и жужжала, теперь, голая, быстро-быстро ползает по странице Пятикнижия и не знает, куда деваться. Мух покрупнее можно «запрячь»: берешь соломинку, одним концом втыкаешь в зад одной мухе, другим концом — другой. Мухи тянут каждая в свою сторону, а сдвинуться с места не могут…
Солнце жарит все сильнее и сильнее. Столбы пыли такие густые, что, если сунуть руку, она вспыхивает золотом. За мутными стеклами порхают птицы, щебечут, рассказывают о вольном ветерке, полях, лесах и реках, но ребе не разрешает даже окно открыть. Сквозняка боится. День тянется, как смола, очень хочется на улицу, и вот начинается:
Исроэл-Иешуа Зингер (1893–1944) — крупнейший еврейский прозаик XX века, писатель, без которого невозможно представить прозу на идише. Книга «О мире, которого больше нет» — незавершенные мемуары писателя, над которыми он начал работу в 1943 году, но едва начатую работу прервала скоропостижная смерть. Относительно небольшой по объему фрагмент был опубликован посмертно. Снабженные комментариями, примечаниями и глоссарием мемуары Зингера, повествующие о детстве писателя, несомненно, привлекут внимание читателей.
Имя Исроэла-Иешуа Зингера (1893–1944) упоминается в России главным образом в связи с его братом, писателем Исааком Башевисом. Между тем И.-И. Зингер был не только старшим братом нобелевского лауреата по литературе, но, прежде всего, крупнейшим еврейским прозаиком первой половины XX века, одним из лучших стилистов в литературе на идише. Его имя прославили большие «семейные» романы, но и в своих повестях он сохраняет ту же магическую убедительность и «эффект присутствия», заставляющие читателя поверить во все происходящее.Повести И.-И.
Роман замечательного еврейского прозаика Исроэла-Иешуа Зингера (1893–1944) прослеживает судьбы двух непохожих друг на друга братьев сквозь войны и перевороты, выпавшие на долю Российской империи начала XX-го века. Два дара — жить и делать деньги, два еврейских характера противостоят друг другу и готовой поглотить их истории. За кем останется последнее слово в этом напряженном противоборстве?
В романе одного из крупнейших еврейских прозаиков прошлого века Исроэла-Иешуа Зингера (1893–1944) «Семья Карновских» запечатлена жизнь еврейской семьи на переломе эпох. Представители трех поколений пытаются найти себя в изменчивом, чужом и зачастую жестоком мире, и ломка привычных устоев ни для кого не происходит бесследно. «Семья Карновских» — это семейная хроника, но в мастерском воплощении Исроэла-Иешуа Зингера это еще и масштабная картина изменений еврейской жизни в первой половине XX века. Нобелевский лауреат Исаак Башевис Зингер называл старшего брата Исроэла-Иешуа своим учителем и духовным наставником.
После романа «Семья Карновских» и сборника повестей «Чужак» в серии «Проза еврейской жизни» выходит очередная книга замечательного прозаика, одного из лучших стилистов идишской литературы Исроэла-Иешуа Зингера (1893–1944). Старший брат и наставник нобелевского лауреата по литературе, И.-И. Зингер ничуть не уступает ему в проницательности и мастерстве. В этот сборник вошли три повести, действие которых разворачивается на Украине, от еврейского местечка до охваченного Гражданской войной Причерноморья.
«Йоше-телок» — роман Исроэла-Иешуа Зингера (1893–1944), одного из самых ярких еврейских авторов XX века, повествует о человеческих страстях, внутренней борьбе и смятении, в конечном итоге — о выборе. Автор мастерски передает переживания персонажей, добиваясь «эффекта присутствия», и старается если не оправдать, то понять каждого. Действие романа разворачивается на фоне художественного бытописания хасидских общин в Галиции и России по второй половине XIX века.
В книгу вошли лучшие рассказы замечательного мастера этого жанра Йордана Йовкова (1880—1937). Цикл «Старопланинские легенды», построенный на материале народных песен и преданий, воскрешает прошлое болгарского народа. Для всего творчества Йовкова характерно своеобразное переплетение трезвого реализма с романтической приподнятостью.
«Много лет тому назад в Нью-Йорке в одном из домов, расположенных на улице Ван Бюрен в районе между Томккинс авеню и Трууп авеню, проживал человек с прекрасной, нежной душой. Его уже нет здесь теперь. Воспоминание о нем неразрывно связано с одной трагедией и с бесчестием…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881—1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В первый том вошел цикл новелл под общим названием «Цепь».
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
В 5 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли рассказы 1860-х — 1880-х годов:«В голодный год»,«Юлианка»,«Четырнадцатая часть»,«Нерадостная идиллия»,«Сильфида»,«Панна Антонина»,«Добрая пани»,«Романо′ва»,«А… В… С…»,«Тадеуш»,«Зимний вечер»,«Эхо»,«Дай цветочек»,«Одна сотая».
Роман Хаима Граде «Безмужняя» (1961) — о судьбе молодой женщины Мэрл, муж которой без вести пропал на войне. По Закону, агуна — замужняя женщина, по какой-либо причине разъединенная с мужем, не имеет права выйти замуж вторично. В этом драматическом повествовании Мэрл становится жертвой противостояния двух раввинов. Один выполняет предписание Закона, а другой слушает голос совести. Постепенно конфликт перерастает в трагедию, происходящую на фоне устоявшего уклада жизни виленских евреев.
Роман «Улица» — самое значительное произведение яркого и необычного еврейского писателя Исроэла Рабона (1900–1941). Главный герой книги, его скитания и одиночество символизируют «потерянное поколение». Для усиления метафоричности романа писатель экспериментирует, смешивая жанры и стили — низкий и высокий: так из характеров рождаются образы. Завершает издание статья литературоведа Хоне Шмерука о творчестве Исроэла Рабона.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера (1904–1991) «Поместье» печатался на идише в нью-йоркской газете «Форвертс» с 1953 по 1955 год. Действие романа происходит в Польше и охватывает несколько десятков лет второй половины XIX века. Польское восстание 1863 года жестоко подавлено, но страна переживает подъем, развивается промышленность, строятся новые заводы, прокладываются железные дороги. Обитатели еврейских местечек на распутье: кто-то пытается угнаться за стремительно меняющимся миром, другие стараются сохранить привычный жизненный уклад, остаться верными традициям и вере.