На чужой территории - [7]

— Ком, Варья, — Эрих властно взял ее за руку, но вспомнил, что по условиям пари он не имеет права применять физическую силу, резко бросил ее руку и строго сказал: — Варья, ду хабст цвай киндерн. Шиссен киндерн, пиф-паф. — Он указательным пальцем показал, как стреляют из пистолета. — Ком, шнеллер.

Женщина сразу как-то съежилась и, опустив голову, пошла вслед за Картманном. Тот, громко топая сапогами в прихожей, очистил их от налипшего снега, пропустил ее вперед, в кухню, где сидел над очередным стаканом коньяка Баркхорн. Тот молча налил в стакан коньяка на два пальца и подал его женщине. Та, давясь, выпила его содержимое, поставила стакан на стол и, сгребя концы платка на груди, начала всхлипывать. Картманн взял ее за локоть и галантным жестом указал на спальню. На негнущихся ногах женщина прошла за занавеску. Эрих, обернувшись из проема двери Вилли, подмигнул, не скучай, мол, и задернул штору.

Вилли налил себе еще коньяка, закусил шоколадом и задумался. Летчики суеверны. Когда ходишь каждый день под ножом гильотины, готовым сорваться в любую минуту, поневоле станешь обращать внимание на всякие «знаки», которые мерещатся из разных углов. И он решил для себя, что отныне будет поступать по наитию, по первому своему решению, которое нужно принимать, не обдумывая, только так можно — на интуиции — проскочить весь ад этой войны. «Делай, что должен, и будь что будет!»

За занавеской раздался треск разрываемой материи, женщина заголосила, но тут же сразу раздались шлепки пощечин и яростный шепот Эриха, и она утихла. Баркхорн усмехнулся, расслышав глагол «шиссен» — расстрелять, — кавалер, блин. Взвигнули пружины матраса. После непродолжительного пыхтения и возни железная кровать стала ритмично стучать козырьком по стенке, после чего Вилли сплюнул на пол и, сгребя летную куртку под мышку, пошел на двор. Там, покурив, он решил, что сегодня он не вернется в дом, а заночует у молодых летчиков, в хате которых гульба шла столбом, пелись песни и играла музыка.

Наутро Вилли, чуть свет продрав глаза, с жестокого похмелья мучаясь головной болью, пришел в дом. Картманн спал, но Баркхорну это не помешало начать греметь посудой, чтобы приготовить завтрак. То ли запах яичницы с тушенкой, то ли звяканье горлышка бутылки о стакан разбудили Картманна, и он вскоре в одних трусах присоединился к застолью.

— Я все сделал по правилам пари? — спросил Картманн у Баркхорна.

— Рад за тебя, после вылета победы с меня.

— А что с погодой? Вроде как снег не перестает.

— Скоро рассветет, давай-ка побыстрее.

Баркхорн налил в кружку горячего кофе и с сигаретой подошел к окошку. Там Варвара развешивала белье на веревке: детские рубашки, штанишки, полотенца. К забору подошли две старухи, что-то сказали Варваре. Та подошла к ним, и они стали переговариваться, причем разговор был довольно эмоциональным. Вилли не мог слышать, о чем говорят на улице женщины, да и не знал русского, но внутренним чутьем понял, что речь идет о ночном «происшествии». Его догадку подтвердили и старухи. Одна из них, повыше ростом, замахнулась и ударила по щеке Варвару, та отпрянула, и вторая попыталась ударить, но не дотянулась через забор и что есть силы плюнула. Баркхорн, усмехнувшись, поставил кружку на стол и пошел одеваться.

В этот день вылетов не было. Низкая облачность придавила авиацию к земле, и летчики 52-й «охотничьей своры» коротали время на аэродроме, играя в карты, читая письма, а то и просто подремывали. Эрих вернулся домой позже Баркхорна, а тот встретил его стаканом водки.

— На, выпей, помяни душу грешную. — Баркхорн был уже сильно пьян.

— Кого помянуть? Сегодня же не было полетов.

— Душу загубленной тобой женщины.

— Кого? Вари? Как это — загубленной?

— Повесилась твоя наложница. Проиграл ты, хотя пари честно выиграл.

Картманн хлестанул из стакана водки, сморщился протянул руку к столу за закуской, но там, кроме нарезанного крупными кусками лука, ничего не было. Он, давясь, закусил, слезы брызнули из глаз, а пьяный Баркхорн продолжал:

— Что слезы льешь? Крокодиловы слезы-то получились, крокодиловы!

— Ты это... думай, о чем говоришь!

— А что, ты мне решил рот заткнуть? Ас! Да ты такой же, как все мы, насильник и убийца!

— Вилли, — не поверил своим ушам Картманн, — это ведь ты со мной заключил пари, это ведь с тобой мне делить ответственность за...

— Перед кем — ответственность? Кто тебя будет судить? Советы? Так не попадай им в плен. А наши... — он махнул рукой.

— Что наши?

— А вот что. Этот из «Ангриффа», ты думаешь, он простой корреспондент, а он — большая шишка при Геббельсе. Он приехал искать нового героя из Люфтваффе, вот поэтому наш командир и пишет тебе в сбитые все, что ты ни насочиняешь. Только ты ври, ври, да перед нами нос-то не задирай. Мы-то, простые летчики, знаем цену твоим подвигам...

— Но ведь ты сам меня спровоцировал заняться русской.

— Сам. И знаешь почему? Да потому, что ты не обо всех своих подвигах пишешь своей Урсуле.

— Ты что, читаешь чужие письма?

— Я иногда читаю газеты, которые их печатают. Почему твои письма печатают, а мои письма, которые я мог бы написать своей жене и детям, не печатают. Потому что мои родные погибли от английских бомб?