На чужом жнивье - [5]

В гольфе Джордж не знал себе равных, и хотя не слиш­ком жаловал теннис, игроком был выше среднего; Блэнды дали ему ружье, как только он достаточно подрос, чтоб удержать его в руках, и из него вышел отличный стрелок; на пони его усадили в двухлетнем возрасте, и, наблюдая за тем, как он садится в седло, Фредди понимал, что в тот миг, когда собака делает стойку, мальчик испытывает во­сторг, а не противное сосущее чувство где-то под ложеч­кой, которое всегда превращало для него, Фредди, охоту в сущую пытку, с каким бы мрачным упорством он ни преследовал лису. Джордж был такой высокий, статный, красивый, голубоглазый, с такими прекрасными светло-каштановыми кудрями — просто совершенный образчик молодого англичанина. И как и положено таковому, от­личался подкупающим чистосердечием. Нос у него был прямой, правда, немножко толстоватый, губы тоже слиш­ком пухлые и чувственные, но ровные зубы сверкали бе­лизной, а гладкая кожа напоминала оттенком слоновую кость. Он был светом отцовских очей. Своего младшего сына Фредди любил не в пример меньше. Коренастый и широкоплечий, Гарри был силен для своего возраста, но светившиеся умом черные глаза, жесткие, темные волосы и длинный нос выдавали его происхождение. Фредди об­ращался с ним сурово, порою даже нетерпеливо, а Джорд­жу все прощалось. Гарри предстояло войти в дело, у него для этого были и мозги, и хватка, а Джордж — наследник. Джордж будет английским джентльменом.

Отец подарил ему на день рождения дорожный вело­сипед, и Джордж предложил подвезти меня от станции. Катил он страшно быстро, и мы добрались раньше других гостей. Блэнды сидели на лужайке, чай был накрыт под могучим кедром.

— Кстати, — объявил я почти сразу, — на днях я ви­дел Ферди Рабенстайна, и он просил привести к нему на ленч Джорджа.

По дороге я не стал говорить Джорджу о приглаше­нии, ибо полагал, что раз в семейных отношениях царит холод, лучше сначала спросить у родителей.

— А это еще кто такой? — удивился Джордж.

Как преходяща людская слава! Двадцать — тридцать лет назад подобный вопрос показался бы неумной шуткой.

— В своем роде твой дедушка. Двоюродный.

Как только я упомянул имя Ферди, родители много­значительно переглянулись.

— Кошмарный старик, — бросила Мюриел.

— По-моему, Джорджу совершенно незачем возобнов­лять отношения, которые были полностью прерваны еще до того, как он родился, — сурово отрезал Фредди.

— Мое дело — передать порученное, — сказал я, чув­ствуя, что меня поставили на место.

— Не желаю знакомиться с этим господином, — за­явил Джордж.

Тут появились остальные гости, и разговор сам собою прервался, а потом Джордж пошел играть в гольф с ка­ким-то своим оксфордским приятелем.

Тема эта всплыла снова лишь на следующий день. Ут­ром мы с Фредди сыграли бесцветную партию в гольф, после полудня — несколько сетов того, что называют дачным теннисом, после чего я устроился на террасе напро­тив уединившейся там Мюриел. В Англии так часто стоит ненастная погода, что только справедливо, чтобы выдав­шийся погожий денек был самым прекрасным на всем белом свете, и этот июньский вечер был само совершен­ство. Безоблачное небо сияло, воздух благоухал, перед нами простирались зеленые холмы и леса, а вдали виднелись красные крыши домиков и серая башня сельской церкви. В такой день жить на свете — само по себе счастье. В голове лениво проплывали обрывки стихов. Мы с Мюри­ел перескакивали с одной темы на другую.

— Надеюсь, вы не осуждаете нас за то, что мы не хотим пускать Джорджа к Ферди, — вырвалось вдруг у нее без всякой связи с предыдущим. — Он ведь ужасный сноб, правда?

— Разве? Никогда не замечал, он всегда был очень добр ко мне.

— Мы уже двадцать лет не видимся. Фредди так и не простил ему его поведения во время войны. По-мо­ему, это так непатриотично, в конце концов, всему есть предел. Вы, наверное, знаете, он наотрез отказался ме­нять свою немецкую фамилию. И это при том, что Фредди член парламента и отвечал за вооружение. Да и все ос­тальное тоже просто немыслимо. Не знаю, зачем ему по­надобился Джордж. Ферди не может ничего к нему чув­ствовать.

— Он старый человек, а Джордж и Гарри — его вну­чатые племянники. Должен же он кому-то оставить деньги.

— Уж лучше мы обойдемся без его денег, — холодно парировала Мюриел.

Мне, разумеется, было совершенно все равно, пой­дет Джордж на ленч к Ферди Рабенстайну или нет, и хотелось только одного: чтобы Блэнды больше не заго­варивали со мной на эту тему, но они, видимо, обсуж­дали ее между собой, и Мюриел считала, что обязана мне отчетом.

— Вы ведь знаете, у Ферди есть еврейская кровь, — обронила она.

И бросила на меня пронзительный взгляд. Мюриел была довольно крупной блондинкой, склонной к полноте и тратившей немало времени, чтоб обуздать ее. В молодо­сти она была очень хороша собой и все еще сохраняла миловидность, но ее круглые голубые, чуть навыкате гла­за, мясистый нос, характерный овал лица, линия затылка и излишняя экзальтация свидетельствовали о ее нацио­нальности, — англичанка, даже самая светловолосая, вы­глядела бы совсем иначе. Однако ее реплика была рас­считана на то, что я, само собой, считаю ее англичанкой. Я ответил осторожно: