На чужбине, 1923-1934 - [101]

Уж как кто хочет понимать все это, я его понимаю за сознательную подлость и протестую перед всем революционным миром лишь как против таковой. Протестую я против всего этого открыто по следующим мотивам. Во-первых, Волин сознательно подменивает сущность дела второстепенными вопросами, стараясь, таким образом, запутать самое дело. Во-вторых, объяснение второстепенных вопросов он строит на недопустимых, лживых выдумках, которые, мои, не подлежащие никакому оспариванию данные в корне уничтожают. И, в-третьих, я знаю, что наши враги - большевики располагают убийственными данными против этих выдумок Волина. А т.е., большевики имеют у себя и «дело» Волина, и его мандат-удостоверение за моей подписью и точные данные о дате на нем, точные данные о днях и месяцах, когда Волин был ими арестован. Наконец, когда повстанческая армия махновцев и части красных армий встретились в декабре м. 1919 г. Под городом Александровском и т. д. Большевики, имея все эти данные в своих руках и прочтя это иезуитское «разъяснение» Волина, легко заметят в нем всю ложь и наглость Волина, которые он с таким лицемерием развивает вместо истинных фактов, рассчитывая очевидно, на наивность одних и глупость других из своих благожелателей. И большевики используют и эту ложь и наглость вместе с ничтожеством самого Волина, против русских и украинских анархистов, там, где анархисты выступают и говорят им - большевикам - открыто об их сознательных преступлениях против революции, против революционных организаций тружеников села и города и преследуемых ими идей...

Правда, мне могут сказать товарищи, что протест мой несколько слабоват, благодаря тому, что под ним нет подписей «влиятельных» лиц. Но подписи ничьи здесь и не нужны. В самом деле, нельзя же вербовать людей для подписи с сентиментально-соглашательскими чувствами и, тем более, нельзя собирать подписи людей, сомнительных или с действительно - тусклой революционной совестью, которым ничего не стоило бы сегодня подписаться, а завтра делать закулисные выпады против того, что подписали...

Поступки, против которых я протестую, так ясны и понятны для каждого, желающего искренно и честно вникнуть в их позорную сущность, что звать кого бы то ни было к поддержке моего протеста против этих поступков, да еще самому, значит не отдавать себе отчета в глубине оснований этого протеста и не верить, что ложь Волина скоро ли, поздно ли будет вскрыта до конца документами, сомневаться в которых никому не придется. И тогда для всех станет ясно, почему он так нагл в своем ложном утверждении, что документ - удостоверение, выданное ему штабом повстанческой армии и подписанное мною, датированы 29 декабря 1919 г.

Далее. В том же своем позорно-лживом «разъяснении» Волин говорит, что я давно нападаю на него.

«Отвечая Кубанину, Махно, к сожалению, пользуется этим случаем для того, - говорит Волин, - чтобы, между прочим, свести некоторые личные счеты со мной... »

Здесь Волин вновь лжет. В своем ответе Кубанину я и не упомянул бы его имени, если бы в книге Кубанина не было ссылок на Волинское «дело» и «показания»... Но то обстоятельство, что в книге Кубанина авторитету Волинского мнения о контрразведке армии повстанцев махновцев уделено известное внимание, заставило меня остановить на нем и свое и товарищей внимание, что я и сделал в своем ответе Кубанину.

А ниже Волин подчеркивает: «отчуждение между Махно и мною возникло, в значительной степени, благодаря личным чертам характера и умонастроения Махно: недоброжелательному отношению его к интеллигенции и т. д.»...

И здесь Волин, не стыдясь, как подобает людям его типа, лжет. Все годы моей революционной деятельности я ценил и ценю подлинных интеллигентов, особенно в наших анархических рядах. И ненавижу я лишь негодяев из них. А таковых различать я могу. Долгий опыт моей революционной деятельности в самой гуще трудовых масс, куда интеллигенты часто заглядывают, но не всегда и не все из них остаются до конца преданы этим массам в их борьбе, научил меня их понимать и различать...

И не из-за личной неприязни я отвернулся от Волина. Никогда я не делал никаких попыток, чтоб сводить с ним какие-то личные счеты. От известного времени, после встречи с ним здесь за границей, я его просто не считаю товарищем, а это - я думаю - революционера обязывает не иметь никаких счетов с тем, кого не считаешь товарищем... Волин все это отлично знает, и я удивляюсь, как он мог делать в своем разъяснении заметки, утверждающего смысла о существовании каких-то личных счетов у меня с ним. Стоило ему прочесть лишний раз мое письмо к нему от 7-го августа 1926 года и честно, хотя бы с самим собой, поразмыслить, о чем он должен был бы, по-моему, поразмыслить раньше, чем писать ложь о моих попытках свести с ним личные счеты. Это письмо ему подсказало бы, как раз обратное. Но он этого не сделал и потому залез и в этом вопросе в пучину лжи.

Что же касается заключительных Волинских вопросов, то я могу лишь сказать, что большинство их них глупые вопросы. Волину отлично должно быть известно, что, если бы он проявил себя в рядах революционного повстанчества таким, каким он проявил себя здесь на эмиграции, то он ни одного лишнего дня не задержался бы в этом движении. Он был бы выброшен из него, потому что крестьянско-анархический авангард в повстанчестве лукаво-лживых людей не только что ненавидел, но и преследовал их. Особенно преследовал бы этот авангард Волина, который им был освобожден из-под ареста в августе м. 1919 г. и добровольно остался в повстанческом движении, помогая ему кое в чем, кстати, отметить, около 4-х месяцев, а не погода, как это он, Волин, сознательно ложно подчеркнул на 1-й же странице своего «разъяснения».