На броненосце «Князь Суворов» - [24]
Грустно покидать насиженное гнездо! Хотя, почти наверное, когда крейсер весной начнет компанию, я на него вернусь, но уже половины теперешнего состава офицеров не будет; они кончают свои сроки и списываются в Россию.
Вы, вероятно, очень удивились, получив мою телеграмму: вряд ли Вы ожидали, что я окажусь в составе Печелийского отряда, да попаду еще в Пекин. Мне в этом отношении очень повезло: я принял активное участие в самой интересной части минувшей кампании, был в двух самых кровопролитных сражениях и вернулся цел и невредим. За эти четыре месяца была пережита такая масса всевозможных приключений, приходилось попадать в такие разнообразные положения, что, вероятно, самые лучшие воспоминания, несмотря на тяжелые иногда минуты, которых тоже было не мало, останутся у меня на всю жизнь об этом времени.
Вот приблизительно, как прошли эти четыре месяца. 25-го дня с десантом прибыл в Тянзин, 30-го был прикомандирован с отрядом в 20 человек к отряду Стеселя и принимал участие во взятии Тянзина, с 1 по 23 июля занимал переправы на аванпостах в пяти верстах от нашего бивуака, 24 июля в качестве проводника и переводчика водил французскую батарею и роту морской пехоты с генералом Фреем в тыл китайского левого фланга под Бейтаном, 25-го участвовал в наступлении на Янцун, 26-го был командирован Стеселем в Тинзин снять переправу и догонять на джонках по реке Пей-хо отряд, наступавший на Пекин, который, к несчастью, мог догнать только на другой день после взятия Пекина, с 4 по 16 августа жил в Пекине в распоряжении Стеселя, 17-го был отправлен на реку Пей-хо для несения транспортной службы в качестве начальника отдельных караванов джонок. Это плавание продолжалось до самого очищения нашими войсками Пекина и только 11 сентября брал отпуск на эскадру, чтобы принять участие во взятии Шанхай-Гуана. 20 октября я наконец был возвращен на эскадру.
Теперь на эту войну все больше и больше начинают смотреть как на оперетку, в которой каждый старался урвать как можно больше орденов и наград. Это мнение справедливо только относительно некоторых личностей, массами наехавших из Петербурга, когда все уже было кончено, и занявшихся “геройскими” подвигами над разбитою и дезорганизованною сволочью.
Могу вас уверить, что под Тянзином мы были действительно в тяжелом положении, и то, что было сделано нашими небольшими силами, очень мало походило на оперетку, а скорее может быть поставлено на ряду с самыми блестящими делами последнего времени. Тогда мало кто говорил о наградах, было неизвестно сегодня, будет ли жив завтра, и каждый считал величайшим благом вернуться домой целым и невредимым.
30 июля я впервые попал в огонь.
Нельзя сказать, чтобы было очень приятно, когда около вас визжит и рвется всякая мерзость, притом вы даже не видите, кто и откуда в вас стреляет, настолько бездымный порох маскирует неприятеля. И китайцы далеко не были так слабы, как их принято считать; сопротивление было очень упорное и стоило нам двухсот человек только в одной колонне Анисимова. Мне даже пришлось попасть в такое место, где наше положение было, может быть, гораздо хуже, чем у наших противников. Небольшой отряд Ширинского, в который я был послан подвезти патроны, подвергся в течение пяти часов расстрелу со всех еще не взятых фортов и батарей, да еще приходилось отражать нападение китайцев, покушавшихся анфилировать вал, который мы занимали. Окончательное взятие китайских позиций состоялось только на другой день.
В общем, бой дает очень много сильных ощущений и порядочную нервную встряску, не лишенную своеобразной приятности; особенно хорошо себя чувствуешь, когда наконец все кончается и можешь отдохнуть.
“Я не мог налюбоваться на наших стрелков, это удивительные люди. ”
Отталкивающего впечатления все это на меня не произвело, и потом меня всегда тянуло во всевозможные подобные предприятия, что мне почти всегда и удавалось. Условия службы были очень тяжелые: я не был снабжен ни деньгами, ни вещами, жалования не получал три месяца, так как крейсер ушел в Амой; жарища вначале была страшная, пить приходилось буквально, как птице небесной, пользуясь всевозможными местными обстоятельствами, но я очень скоро приспособился и чувствовал себя прекрасно. Отношение сухопутных офицеров до Стеселя включительно было самое сердечное, и за эту кампанию я приобрел массу друзей.
Я не мог налюбоваться на наших стрелков, это удивительные люди: они в бою имеют такой вид, точно они всю жизнь только и делали, что дрались и были под огнем, до того их мужество просто и не картинно. Выносливость у них дьявольская, в этом отношении с ними ни одна нация не сравняется: во время трудного форсированного марша на Янцун в страшную палящую жару я шел с французским отрядом. Мы проходили полем, буквально усеянным людьми разных национальностей, лежали они почти без признаков жизни; тут были и американцы, и индийцы, очень много японцев, пожалуй больше всех французы: за каких-нибудь два часа они потеряли 30 человек от солнечного удара, в наших же войсках почти не было отсталых. Дивная организация у японцев, но солдаты их куда слабее наших: больших переходов они не могут делать без большого напряжения, ни холода, ни жары они не выдерживают, правда, они очень храбрые и лезут отчаянно, но спокойное мужество, неутомимость и способность приспособляться к самой невозможной обстановке ставят наших солдат вне конкуренции.
