На брегах Невы - [44]

— Ах, это тот самый… Ну, поделом ему, поделом…

Сначала он ничего не мог понять. Но однажды Катенин, досадливо нахмурившись, рассказал ему, что какой-то подлец пустил слух, будто его, Пушкина, отвезли в Особую канцелярию министерства внутренних дел и там секретно высекли за стихи против правительства. Светские сплетники и сплетницы подхватили эту подлость и теперь злорадствуют.

Пушкин был ошеломлён. Впервые он столкнулся с неумолимой и злобной подлостью света. И не знал, как поступить. Кто его обидчик? Неизвестно. Кто распустил эту сплетню? Он не знал. Фёдор Толстой (это было его рук дело) действовал ловко и держался в стороне.

Было от чего прийти в отчаяние.

«Я сделался историческим лицом для сплетниц Санкт-Петербурга», — писал Пушкин Вяземскому. Планы один безумнее другого беспрестанно сменялись в его разгорячённой голове.

Позднее он рассказывал в черновике письма Александру I: «Необдуманные речи, сатирические стихи обратили на меня внимание в обществе, распространились сплетни, будто я был отвезён в тайную канцелярию и высечен.

До меня позже всех дошли эти сплетни, сделавшиеся общим достоянием, я почувствовал себя опозоренным в общественном мнении, я впал в отчаяние… — мне было 20 лет в 1820 [году] — я размышлял, не следует ли мне покончить с собой или убить — В[Ваше величество].

В первом случае я только подтвердил бы сплетни, меня бесчестившие, во втором — я не отомстил бы за себя, потому что оскорбления не было, я совершил бы преступление, я принёс бы в жертву мнению света, которое я презираю, человека, от которого зависело всё…

Таковы были мои размышления. Я поделился ими с одним другом, и он вполне согласился со мной».

Друг, которому доверился Пушкин, был Пётр Яковлевич Чаадаев.

«Он в Риме был бы Брут…»

Пушкин познакомился с Петром Чаадаевым в Царском Селе у Карамзина и пленился этим необычайным гусаром.

Чаадаев действительно был необычаен. С виду очень заметен, красив какой-то утончённой, фарфоровой красотой. Среднего роста, тонкий в талии, стройный, голубоглазый, белокурый, румяный, с приятным голосом и благородными манерами. Но под изысканной внешностью скрывался сильный характер.

Никому не пришло бы в голову подшучивать над тем, что гусар Чаадаев живёт как красная девка — не кутит, не повесничает, в дуэлях не участвует. Ни тем, кто знал, что он храбрый офицер, который дрался при Бородине, брал Париж, ни тем, кто не знал этого. В нежнейшей голубизне его прозрачных глаз таилось нечто такое, что приводило в замешательство даже отъявленных наглецов.

Чаадаев знакомился с чрезвычайным разбором. Вокруг него как бы существовала невидимая черта, через которую никто не осмеливался переступить. Его дружбы искали. А беспечного юношу-лицеиста он сам приблизил к себе. Они стали друзьями.

В Царском Селе они виделись в гусарских казармах, в аллеях старых парков.

В Петербурге местом их встреч стал Демутов трактир.

Чаадаев был москвич, в Петербурге не имел родственников, и когда его назначили адъютантом командира гвардейского корпуса генерала Васильчикова, поселился в Демутовом трактире.

Гостиница Демута, или Демутов трактир, как её тогда называли, считалась лучшей в столице. Приезжий, если он, кроме любознательности, располагал ещё и деньгами, мог устроиться у Демута с приятностью и комфортом. К его услугам было всё: просторные апартаменты, отличный стол, близость Невского проспекта.

Демутов трактир помещался на Мойке, в третьем доме от Невского. Это длинное двухэтажное здание с открытой маленькой башенкой, над которой на тонком флагштоке торчал железный флюгер — флажок, являлось своего рода петербургской достопримечательностью. Ведь своё заведение купец Филипп Якоб Демут основал ещё при Екатерине II. С той поры оно здесь и находилось.

Каких только постояльцев не перебывало у Демута за эти долгие годы!.. И тех, что занимали анфилады комнат, и тех, что ютились в полутёмных каморках.

Богатые постояльцы, которые живали здесь подолгу, обставляли свои комнаты на свой вкус и манер. К их числу принадлежал и Чаадаев. Кабинет и другие его комнаты во всём носили отпечаток оригинальной личности своего хозяина. Множество книг на нескольких языках соседствовало с зеркалами, безделушками, предметами роскоши и моды.

Чаадаев страстно любил книги. Ведя кочевую походную жизнь, умудрялся возить с собой целую библиотеку. Книги он начал собирать ещё с малолетства. Мальчиком, в Москве, был хорошо известен тамошним книгопродавцам. Он рос сиротой, воспитывался у тётки и уже в раннем возрасте проявлял чрезвычайную самостоятельность.

В светском обществе Чаадаев славился как утончённый денди. Его уменье одеваться вошло в пословицу. Одевался он строго, изящно, на английский манер.

Его родственник П. С. Жихарев рассказывал о нём: «Одевался он, можно положительно сказать, как никто… Очень много я видел людей, одетых несравненно богаче, но никогда, ни после, ни прежде, не видел никого, кто был бы одет прекраснее и кто умел бы с таким достоинством и грацией своей особы придавать значение своему платью… Искусство одеваться Чаадаев возвёл почти на степень исторического значения».