На большой дороге - [4]

— Переменчивые смеялись над тобой. И другие будут смеяться. Никто не захочет драться с Зубами.

— У меня есть двоюродные братья в Низине. Если больше никто не захочет, они сами пойдут. Они захотят отплатить Зубам за людей Темного Озера.

— Но твои братья могут тебе сказать, что лучше уж отсидеться в безопасности. С чего бы им идти на восток погибать во имя мести? Разве даже самая кровавая месть воскресит кого-то из твоих соплеменников?

— Они будут драться, — заявил Венец.

— Не слишком-то на это рассчитывай.

— Если они откажутся, я сам вернусь на восток и буду сражаться один, пока меня не победят. Но не бойся за меня, Лист. Я уверен, что найду много желающих.

— Ну и упрямый же ты, Венец! Да, у тебя есть серьезная причина ненавидеть Зубов, как и у всех нас. Но стоит ли жертвовать своей единственной жизнью во имя ненависти? Не лучше ли смириться с этой бедой и жить себе за Средней рекой, забыв о желании обратить необратимое?

— Я знаю, что должен делать, — отрезал Венец.

Лист, опустив голову и ссутулившись, брел к кабине возницы, чувствуя, что нош так и просятся пнуть что-нибудь. Настроение у него было неважное. Он позволил себе разозлиться на Венца, что само по себе плохо. Но еще хуже было то, что он вообще позволил себе разозлиться, ведь злость — это отрава для сердца. Не воодушевляла даже красота фургона, а ведь обычно его радовало изумительное устройство этой повозки, ее изящная мебель, меховые портьеры с узорами, ленты из тонкой ткани, замысловатая резьба, красивые нити из сухих семян, кисточки, свисающие со сводчатого потолка. Но сейчас его не занимала эта красота. Нельзя было впускать злость в сердце.

Воздушный фургон был длиннее, чем цепочка из десяти лежащих мужчин Чистого Потока, и таким широким, что занимал почти всю дорогу. Над ним потрудились лучшие мастера из племени Дарителей Цветов. Несомненно, только Дарители Цветов могли создать такую красоту. Лист представил себе десятки хрупких человечков, усердно работающих в течение нескольких месяцев, с улыбками, но в полном молчании, представил их длинные тонкие пальцы, живые блестящие глаза. Человечки творили фургон так же, как кто-то творил бы стихи. На каркас пошло легкое и упругое крылатое дерево. Длинные светлые балки с поперечными широкими выпуклыми пластинами были скреплены бесцветным душистым растительным клеем и связаны гибкими прутьями, принесенными с южных болот. Этот искусно сделанный каркас был обтянут дублеными кожами прутовиков. Кожи крепились с помощью толстых желтых жил, вытянутых из хрящеватых тел тех же прутовиков. На пол пошло ночное цветковое дерево; темные доски были отполированы до блеска и мастерски подогнаны друг к другу. В конструкции фургона не было ни металла, ни искусственных материалов — только то, что дала природа. Фургон выглядел очень внушительно, но был легким, поистине воздушным — он перемещался на столбе теплого воздуха от магнитных роторов, расположенных под днищем. Пока вращается планета, будут вращаться и винты — и фургон мог без труда лететь над дорогой с помощью упряжки кобыл. Это был целый передвижной дворец, а не повозка, и куда бы он ни прибывал, везде вызывал восхищение. Фургон был любовью Венца, радостью Венца, состоянием Венца, его чудесной игрушкой. Наверняка ради его создания Венец многих отправил Во Всеединое — ведь раньше он зарабатывал себе на жизнь ремеслом наемного воина, заказного убийцы, подменяя на дуэлях богатых восточных князьков, слишком слабых или ленивых для того, чтобы самим защищать свою честь. Венец всегда выходил из схватки без единой царапины и получал хорошее вознаграждение, но теперь, с разгулом Зубов на восточных землях, этому пришел конец.

Лист никак не мог забыть о своей несдержанности. Он остановился, чтобы прийти в чувство, и закрыл глаза, ожидая, когда из глубины души зазвучит очищающая мелодия. Вскоре он услышал ее, настроился на эти звуки и позволил музыке очистить себя. Несправедливость Венца не имела теперь никакого значения. Лист снова стал самим собой, внимательным и спокойным, все понимающим и чутким.

Улыбаясь и насвистывая, он быстро прошагал по просторному, комфортабельному, светлому центральному салону, украшенному оружием Венца и прочими зловещими свидетельствами его боев, и вышел в коридор, который вел в кабину возницы.

Жало сидел, согнувшись в три погибели, с поводьями в руках. Белые Кристаллы были энергичным народом, но Жало сейчас казался выжатым досуха и полумертвым от усталости. Это был маленький жилистый человечек, узкоплечий и узкобедрый, с грубой кожей цвета воска, испещренной волосистыми родинками. Его едва заметные мышцы не производили впечатления, лицо было пористым, с крючковатым носом и крохотным подбородком, а из глубоких глазниц смотрели темные, обычно озорные глаза.

Лист тронул его за плечо:

— Все в порядке. Венец послал меня тебе на смену.

Жало слабо кивнул, но не сделал никакой попытки уступить место возницы. Он дрожал, как лягушка. Лист уже привык к стойкости напарника, но сейчас Жало явно упал духом и казался еще более хрупким, чем Тень.

— Давай иди, — тихо сказал Лист. — У тебя несколько часов для отдыха. Тень за тобой присмотрит.