На боевом курсе - [23]

Еще долго могла продолжаться эта беседа, но сигнал «готовиться к погружению» заставил всех разбежаться по своим постам.

… Первые дни пребывания на позиции прошли без особых событий. Внешне все было спокойно. Но все глубоко переживали каждый потерянный день. Продумывая всевозможные варианты, обобщая данные наблюдения, я делал выводы, разочаровывался и тотчас начинал думать сызнова. Не находя ответа на мучившие меня вопросы, я продолжал вновь и вновь анализировать все свои действия. Наш затянувшийся поиск глубоко переживал весь экипаж лодки. Все чаще можно было слышать вопросы: «Когда же мы встретим противника? Утопим ли мы кого-нибудь в этом походе?». Каждый день безрезультатных поисков камнем ложился на сердце.

Наконец было решено прорваться в маленький рыбачий порт, там иногда отстаивались одиночные транспорты, и попытать счастья. Но у самого входа в порт у нас заклинило носовые рули на полный угол погружения. Сначала казалось, что боцман недостаточно внимательно осмотрел приводы рулей перед выходом из базы, и где-нибудь вывалилась шпилька. Но боцман ответил, что все шпильки закреплены. Значит причина заклинивания носовых рулей крылась в чем-то другом.

Приняли решение лечь на обратный курс, с наступлением полной темноты всплыть и проверить рули. Когда всплыли — оказалось, что мы попали в рыбацкие сети и намотали их на ограждение рулей. Посланный на нос лодки рулевой, которого то и дело с головой накрывала волна, пытался освободить перья рулей, но полная темнота помешала ему. Пришлось вернуть его назад, переодеть в сухую одежду, дать стакан водки и уложить спать под тулуп. Это была единственная возможность промокшему до костей человеку согреться и хорошо выспаться. Оставалась только одна надежда, что сильная болтанка на волне поможет сбить сеть. С этой целью курс лодки изменили с таким расчетом, чтобы идти по волне. Через час рули снова стали действовать нормально.

Мы окончили зарядку аккумуляторной батареи и погрузились. Под водой казалось тихо, спокойно и даже тепло. Сбросив с себя полушубок, сильно отяжелевший от воды, я сел за стол, вытянул ноги и попросил Облицова снять с меня сапоги, в которых противно хлюпала вода. На лице образовалась маска из соли. Соль больно разъедала глаза. В последнее время мы не умывались, так как запасы пресной воды были на исходе. Срок нашего пребывания на позиции подходил к концу, но независимо от этого приходилось строжайше экономить пресную воду. Мне принесли полкружки воды и кусок ваты. Я промыл себе глаза, чтобы не воспалялись веки.

— Неужели мы никого не потопим, товарищ командир? — спросил меня Облицов, опрокидывая снятые сапоги и выливая оттуда воду.

— Утопим, товарищ Облицов, — только вы лучше прослушивайте море.

— Мы стараемся, товарищ командир, — как бы оправдываясь, проговорил он.

— Стараетесь? Значит, все будет в порядке! — отозвался я, не поднимая головы, хотя и без этих подтверждений отлично знал, — они делали все, что могли.

Положив сапоги к электрической печурке, Облицов подошел к дивану, аккуратно расправил подушку, собрал лишние вещи со стола моего маленького бюро и, не торопясь, отошел в сторону.

«Потопим! — с досадой подумал я. — Легко сказать! Почему же мы до сих пор не топили? Правильно ли мы поступали? Может быть, я совершенно неправ в своих выводах? Не представляю, чтобы за все это время ни один конвой не прошел через наш район? А если он не прошел, то со дня на день должен пройти, только где именно? Неужели ошибся?» — и опять, не найдя ответа, прошел в центральный пост. Увидев меня, штурман Усенко спросил:

— Как будем маневрировать в эти сутки?

— Так же, как до сих пор, — ответил я и, подойдя к карте, показал курсы, слегка обозначив их карандашом.

За все дни пребывания в море мы не имели никаких данных о противнике.

Ночь не принесла ничего нового. Первая половина дня и обеденное время прошли так же безрезультатно, как это было вчера, позавчера и все предыдущие дни. Даже обед проходил в томительной тишине.

— Когда нас будут вызывать с позиции? — спросил меня Смычков.

— Завтра. А что?

— Нужна большая работа с линией вала.

— Это известно, но, возможно, нам придется задержаться здесь еще суток двое.

— Двое суток потерпим как-нибудь. Был бы от этого прок, — сказал Смычков.

— Как вы думаете, будет от этого прок? — в шутку спросил я торпедиста Матяжа, который, сидя на комингсе переборки первого отсека, внимательно слушал разговор.

— Будет прок! А как же иначе? — быстро ответил Матяж, весело улыбаясь.

— Слышите? — не удержавшись от смеха, проговорил Смычков. Офицеры засмеялись. Всем понравился непринужденный утвердительный тон Матяжа. Я подумал: — «Люди верят в успех, ждут его, хотя бы для этого пришлось остаться на позиции двое-трое суток и перенести большие трудности, лишения. Это уже хорошо».

После обеда я прошел в спальный отсек, лег на диван и, перелистывая томик Пушкина, незаметно для себя задремал. Внезапно проснулся, поднялся с дивана, подошел к двери, ведущей в рубку, и открыл ее.

— Как дела? — спросил Лебедева, который сидел в напряженной позе. Широко раскрытые глаза его неподвижно смотрели в какую-то точку, будто увидел что-то такое, чего никто кроме него не мог заметить. Затаив дыхание, следили мы со Щекиным за его движениями, боясь помешать, и терпеливо ждали, что он скажет. Лебедев, казалось, не слышал вопроса, но через несколько секунд вдруг резким движением сбросил наушники и сдержанным, но взволнованным голосом проговорил: