На безымянной высоте - [42]

— Вот все гадают, с чего вдруг я на Григория Михайловича глаз положила? Никому же не объяснишь, что войне скоро конец. Все привыкли, думают, так и будем воевать без конца. А ты прикинь, сколько после войны мужиков на нас, девок, останется? Не считая калек вроде Кости Горелова? Все будут в цене, особенно которые с руками и ногами… Да и звезды на погонах будут больше значить, чем на груди, понимаешь? Пусть Григорий Михайлович меня вдвое старше, но он уже подполковник, а любому из моих прежних, да хоть твоему Малютину, подполковником уже точно не быть, до конца войны не успеет… Или не доживет.

— Типун тебе на язык, — сказала Катя, отодвигаясь от нее подальше.

— Говорю как есть. Не я этот разговор затеяла. Григорий Михайлович моего расположения ведь не домогался. Лишний раз посмотреть на меня стеснялся. Он, бедный, даже не подозревал, что это я его выбрала. Для меня после смерти Сереженьки стало важно совсем другое — интендантских начальников не убивают. Героев убивают, а их нет.

— У него есть семья? В возрасте все-таки…

— Его семья погибла в оккупации. И все, больше никакой родни не осталось. Один как перст. И вот так я про себя твердо решила: Григория Михайловича есть за что уважать, а молодых вроде твоего Малютина надо любить как в стихах Пушкина. Иначе они не могут. Ты обо мне не очень-то беспокойся. Ты лучше смотри, как бы наша снайперша твоего Малютина не увела. А что она в него уже прицелилась, это точно… Вместе ведь они сюда добирались, в одной машине…

— Ну и что, пусть разглядывает. Для меня главное, как Алеша смотрит на меня, — грустно говорит Катя.

— Не боишься, что уведет?

— Давай сменим тему…

— А может, лучше ты подменишь меня? — перебила Ася. — А то тут один офицер из штаба дивизии, Аристархом зовут, просил навестить его через часок, сразу после санбата… Кое-что обещал показать из трофейного женского белья. Представляешь, подруга?

— Ладно, подежурю… Только скажи: зачем ты даешь Нефедову надежду? — Катя покачала головой.

— Вот так! Подруга называется! Ты эту чемпионку белобрысую оправдываешь, а меня осуждаешь, да? — спросила Ася. — Тебе не нравится, что принимаю ухаживания Аристарха Кондратьевича?

— Ему сколько лет?

— Допустим, пятьдесят два.

— А тебе? Такая молодая, красивая…

— И несчастливая, — вздыхает Ася. — А я вот тебе завидую, если хочешь знать. Да и не за Алешку твоего… — Она махнула рукой. — Мне раньше Иноземцев такое внимание оказывал! А потом как узнал, что только смерть приношу… И сразу в сторону. То Асенька, Асенька, а то нос воротит… Ты не смотри, что он всего-то майор, ему полковники в рот смотрят. И всего лишь двадцать восемь лет, тридцати еще нет, а все офицеры говорят: ну этого Академия Генштаба заждалась, генералом будет! Энергичный, сильный, на одного американского киноартиста похож, забыла, как его зовут. Наш комполка Морозов без него никаких решений не принимал. Вот такой он, этот наш Иноземцев. Глаз с тебя не спускает… А вот ты к нему — ноль внимания.

— Подумаешь… — Катя потянулась и посмотрела на часы. — Пусть смотрит, мне не жалко… Если он мне не нравится. Особенно его поведение, будто я ему чего должна…

— Да не понимаешь ты очевидной вещи. Вернее, не знаешь… У Иноземцева в начале войны жена ушла к директору большого оборонного завода, где она работала. У него броня. И он, говорят, ее всем обеспечил! Шубы — чернобурки, туфли — лодочки… И это во время войны!

— Откуда ты все знаешь?

— Значит, знаю. А лейтенанта Иноземцева, который только что пехотное училище закончил, призвали в первый же день войны. И сразу отправили служить на границу. И три месяца от него не было ни весточки. Ты, кстати, фотографию его жены видела?

Катя равнодушно пожала плечами. Но слушала, не перебивая.

— А я видела! Он мне сам показывал… Так вот, вылитая ты! На тебя она похожа как две капли! Вот почему он к тебе потянулся! Вот почему он рвет и мечет от твоего равнодушия или когда ты со своим Малютиным. Вот если бы он ко мне опять подкатился… — Она даже зажмурилась, представив себе это. — Уж не знаю, как бы себя повела.

— Прекрати, — сказала Катя. — Ты, кажется, на свидание к другому собиралась.

— А, пошли они все, — отмахнулась Ася. — А тебе моего Григория Михайловича жалко стало? Да он мне и слова не скажет… А Иноземцев из тех, кто не привык, что ему в его полку какие-то связистки отказывают… И вот посмотришь, он не успокоится, пока своего не добьется, уж я таких знаю. Поэтому я бы подумала на твоем месте…

— Ася, давай закончим этот разговор, — тихо сказала Катя. — Я уже тебе все объяснила.

— Ну да, ты любишь своего Алешку, только о нем и думаешь, только его ждешь… Это теперь все у нас в полку знают. Так вот и подумай о нем, если любишь, не будь эгоисткой!

— Ты о чем? — не поняла Катя.

— Ведь твоему Алеше опасно иметь такого соперника, как Иноземцев, неужели не понимаешь? Вот не хотела тебе говорить, но если хочешь знать, я слышала, он при мне звонил в штаб дивизии. Мол, хорошо бы после этого наступления повысить лейтенанта Малютина в звании и направить в Москву на курсы перецодготовки. На три месяца. А оттуда распределяют уже куда угодно. Понимаешь теперь?