На берегу Тьмы - [24]

Катерина не могла сдержать слез. Это все она виновата, оставила ее! Ощущение потери захлестнуло, а вместе с ним и страх показать свои мысли, передать их бабке и тем самым расстроить. Впервые она почувствовала себя по-настоящему взрослой, обязанной сделать выбор в пользу дорогого ей человека, поступившись своими желаниями и не испытывая сожалений.

– После Святок вернуться сказали. – Катерина поспешила успокоить бабку. – Все хорошо, скучала только очень.

– А я вот видишь как. Но все еще в силе – вон и пирожки постненькие с Мотей лепила! А, Моть, скажи? – бодрилась бабка.

– Что да – то да! Тут уж не отнимешь, – ворочая в печи рогачом, согласилась Мотя.

По дороге в родительский дом, проваливаясь в липкий, тугой снег, Катерина решила остаться в деревне, ухаживать за бабкой: «Как я могла думать о своем счастье, вспоминать об Александре, когда в это же самое время милая моя бабушка ослепла?»

Катерина задыхалась от вины перед бабкой, прочно перемешанной со стыдом перед Анной и Николаем. Чувства к Николаю оказались неожиданными, и то, с какой легкостью она откликнулась на поцелуй, пугало. Как быстро поддалась соблазну! Ничего общего со светлыми мечтами об Александре. «И Александра тоже предала! Я плохой человек, дрянь. Пусть Бог накажет меня за это!» – подумала Катерина, и на душе ее потеплело.

Но понемногу страсти улеглись: навещая каждый день бабку Марфу, Катерина поняла, что Мотя хорошо заботится о ней и нисколько не тяготится ее слепотой. Та тоже привыкла к своей немощи и даже где-то радовалась, что не приходится прясть и шить дни напролет, беспрестанно собачась с Дуськой. Жизнь мудро все расставила по своим местам без участия Катерины. Николай и то, что случилось между ними, тоже постепенно сглаживались в памяти, и Катерина начинала сомневаться: было ли это на самом деле?

Дома не сиделось, не спалось, разговоры домашних казались скучными. Даже с Глашей они отдалились. Катерину волновало другое, а что – признаться в этом никому не могла. Огонек, зажженный Николаем, не погас: ей захотелось другой доли. Нет, не с Николаем – Катерина запретила себе думать о нем, глуша воспоминания о поцелуе. Она мечтала научиться читать. Ей казалось, что жизнь изменится, и не знала, что перемены уже свершились и навсегда изменили ее судьбу.

До этой зимы в шестнадцатилетней Катерине никто не видел невесты – ни родители, ни односельчане. Бабка Марфа воспитывала строго, с молитвами, «на круг» и на вечерины, где обычно встречались девушки и парни, не пускала. И видели-то Катерину только лишь в церкви или в поле за работой. Да и худенькая росла, молчаливая, не в пример ядреным крестьянским девкам, которых разбирали в первую очередь, с их разухабистыми грудями, увешанными рядами бус, и сверкающими из-под юбок ладно сбитыми икрами.

Но известие о том, что Бочкова дочка работала у Вольфов и приехала погостить, быстро облетела деревню. Приезд Катерины обрастал новыми подробностями: и что барин на золотой карете привез, и что лисью шубу подарил, и так далее, и так далее. К Бочковым зачастили посетители: то муки у Дуськи занять, то Федора что по хозяйству спросить, а то и прямо говорили: «Зашли Катюху вашу посмотреть». Ею впервые заинтересовались, стали рассматривать и… обомлели. Батюшки! Так старшая-то Бочкова дочка – красавица! Своя, деревенская, и в то же время загадочная какая-то: говорит по-новому, знает, что и когда сказать, держит себя скромно, но с достоинством, к Рождеству избу-то как украсила, вышивает как – мастерица! Вся деревня зашлась гулким шепотом. Сначала заговорили любопытные бабы, потом – завистливые языкатые девки, и вот уже весть добежала до хорохористых парней. Те высматривали Катерину, томились, выжидали ее, щелкая семечки на морозе и стараясь как бы невзначай встретиться с ней по пути к бабке Марфе или от нее, но заговорить не решались. На Рождество братковский храм был полон: пришли даже те, кто редко заглядывал, – посмотреть на старшую Бочкову дочь. Прихожане, увидев ее, единодушно сошлись: красивая девка, но без приданого, отец пьющий, да и что у ней на уме – не понять. Но парни, как один, загорелись: как бы эту ягодку сорвать, да пораньше остальных. Во многих избах Дмитрова и Браткова, где были парни впору жениться, в тот вечер не смолкали разговоры. Однозначного мнения не сложилось: Катерина отпугивала своей непонятностью. Уехав из деревни всего на несколько месяцев, она стала чужой.

Катерина, не привыкшая к постороннему вниманию, мучимая стыдом и занятая мыслями, как свой грех исповедать и искупить, никаких изменений по отношению к себе не заметила. Выходя из дома на улицу, торопилась к бабке и думала о ней, возвращаясь, проходила тот самый колодец, где всегда брала воду, – и воспоминания роились вокруг Александра. В Сочельник говела, в церкви молилась об отпущении грехов и о здравии рабов Божиих Николая, Анны и Наталии, ставила свечку Тихвинской и Нилу Столобенскому с мольбой направить ее и указать, как правильно поступить.

На следующий день, как стемнело, в дом Бочковых постучали. Заранее предупредив Дуську, явились первые сваты. Та их уж поджидала, спозаранку хлопоча у печки, не сказав дочери: даже если Катьке не понравится парень, то «худой жених хорошему дорогу укажет». Дуська безошибочно почуяла общий интерес к Катерине и не хотела прогадать: вдруг кто из зажиточных посватается? Тем более что барин и эти все его поцелуи – дело ненадежное.