На берегу Тьмы - [19]

Утром, узнав от Клопихи, что собака умерла, Анна с облегчением вздохнула:

– Хорошо, что никого не заразила. Закопайте ее поскорее.

Николай ходил смурной уже две недели, ни с кем не разговаривал и не приходил завтракать с Наташей, не пошел к литургии, не появился и к обеду в воскресенье.

Взволнованная Анна отправила Клопиху к Татьяне Васильевне. Та написала записку и срочно вызвала своего Николу к себе.

Татьяна Васильевна была большой любительницей раскладывать пасьянс. Загадает что-нибудь, а потом сидит, мучается и гневится. Упрямая – пока не сойдется, из-за стола не встанет, хоть бы и пожар. Когда совсем не сходилось, возьмет, да тайком карту переложит: «Ничего, один раз не грех».

Когда сын явился в Малинники, старая вдова задумчиво раскладывала карты. Не встала его встретить, как обычно, не поцеловала.

Николай подошел, приложился к ее руке и сел рядом.

Не глядя на сына, старуха, словно невзначай, поинтересовалась:

– Ну что там с собакой этой, Никола?

– Застрелил, маменька.

– А с девкой что?

– С какой девкой?

– Сам знаешь.

– Не знаю.

– Не крути у меня. Что ты натура чувствительная – то, конечно, не новость, но что по собаке две недели убиваешься – ни в жизнь не поверю, какой бы она ни была. Да ты и не первую за свою жизнь хоронишь.

– Эта первая такая.

Татьяна Васильевна, будто не слыша, продолжала раскладывать пасьянс:

– Девка, конечно, красивая, молодая – спору нет. Но ты жену-то пожалей. И так она малахольная. Совсем с ума сойдет – нехорошо. И наследника твоего, даст Бог, под сердцем носит.

– Да все время про нее думаю – мочи нет, – признался Николай.

– Отошли ты ее от греха подальше, Никола.

– Не могу, хоть какая-то отрада – видеть ее.

– Экономка твоя говорит, ворон давеча в покои залетел – не к добру это.

– Что ж мне, всю жизнь с ней маяться, с нелюбимой?

– А ты как хотел? – Мать с негодованием отложила карты. – Миловаться до старости, конечно? Никогда такого не бывало и ни у кого – пусть сказки-то не рассказывают. Ты думаешь, я с отцом твоим миловалась? Как дети народились – так и забыли друг про друга. Но уважать друг друга – всегда уважали. – Помолчав, добавила, накрыв его руку своей и пристально глядя в глаза: – Не там ты счастье ищешь, Никола. Все думаешь, что женщина придет и счастливым сделает. А оно вот где. – Мать положила ладони на грудь сына, туда, где сердце. – Понял?

Николай задумался: «Права мать: если счастья в тебе самом нет, то никто другой тебе его не даст, а даст, так ты и не заметишь».

– Да она даже не знает ничего, эта девочка, ни о чем не догадывается.

– Что тут догадываться? Даже я, старуха, дома сидючи, обо всем догадалась. Отошли ты ее, пока не случилось какой беды.

– Не трону я ее. Пойду я, маменька.

– Ну иди, сокол мой. И глупости эти, конечно, брось. – Мать тяжело поднялась и обняла Николая, поцеловала в обе щеки и перекрестила.

Николай ехал от матери домой и думал, что жизнь уже кончена, осталась только забота о детях и имении. Зачем тащить в эту бездну и Катерину? «Я хочу лучшего для нее, но сам счастье дать не в состоянии. Кто же я после этого, если воспользуюсь невинностью, возьму, что хочу, но жизнь чужую загублю? Нет, если уж намерения мои чисты, помогу Катерине – научу грамоте. Буду другом, выдам замуж, стану крестным отцом ее детей, черт возьми. Откажусь от своих желаний и тем самым спасу ее».

В тот же вечер, воодушевленный своим порывом, уверенный в своей правоте, Николай распахнул двери детской. Наташа уже крепко спала, розовощекая, накормленная и умытая, утомленная долгими играми и прогулкой по парку.

Катерина при свете керосиновой лампы вышивала платье для девочки. Николай заметил, что девушка встревожена и даже боится его. Родство и единение, возникшие между ними во время детских завтраков, исчезли, появилась скупая, гнетущая неловкость. Николай не знал толком, как себя вести, чтобы поправить положение, и растерянно присел рядом. С Катериной он чувствовал себя другим: не хозяином имения, барином, а просто человеком, который имеет право быть слабым и не скрывать это.

– Ты прости меня. Тогда, с собакой, я неправильно и грубо вел себя с тобой. Я был расстроен, – сбивчиво забормотал Николай, не зная, правильно ли он объясняет, и снова злясь на себя, что нет, не то надо сказать, а что-то другое.

– Это вы меня простите.

– Я благодарен, что осталась со мной. А я обидел за это. Простишь меня?

– Конечно, барин. Да и не в обиде я.

Обоим стало легче – ведь несколько недель они не разговаривали и сильно тяготились этим, не зная, как поправить положение.

– Хочешь, научу тебя читать?

– Зачем мне, барин? Господь с вами!

– Да письма будешь родным писать.

– Глашка и читать не умеет.

– Ничего, ты ее сама научишь. И писать тоже.

– Правда?

– Конечно! Смотри, я тебе и букварь принес. – Николай вытащил свой старый детский букварик.

Катерина недоверчиво взяла книгу, провела пальцами по шероховатой обложке.

– Это мне? Он мой?

– Твой.

– Мне никогда ничего не дарили.

– А я дарю. Владей. Вот смотри – буква Аз. Видишь?

Катерина растерянно повторила:

– Аз.

– Завтра в то же время приду и остальным буквам тебя обучу.

Катерина не решалась спросить. Наедине видеться с барином по вечерам?.. Бабка бы такого не одобрила.