На берегу незамерзающего Понта - [54]

Общее на всех мычание, раздавшееся в ответ, выражало, по всей видимости, согласие. И едва Марина кивнула, собираясь отойти в сторону, взгляд ее упал на Полину.

— Это кто? — полюбопытствовала она.

— Новый клавишник, — раздался готовый ответ.

Взгляд из-под очков стал чуть более пристальным.

— А старого куда дели?

— Закопали.

Брови госпожи Таранич приподнялись. Она что-то тихонько хмыкнула и вынесла вердикт:

— Девушка на клавишах — это удачная идея. Готовьтесь. Мирош, причешись!

И с этими словами исчезла, оставив их в толпе за сценой.

— Все будет нормально, — облизнув губы, выдохнул Иван, адресуя свои слова космосу. Но, кажется, не был в этом так уж сильно уверен.

— Придурки, — следом за ним сказала Полина, также в космос, но с абсолютной уверенностью.

Время ожидания промчалось на удивление быстро, некогда было ни испугаться, ни вообще что-либо изменить. Оставалось лишь решительно выходить на подиум под огромным голубым шатром, слабо волнующимся от ветра, и так же решительно смотреть на зрителей, плотно расположившихся у сцены.

* * *

Он ощущал жизнь входящей в него через солнечное сплетение, скользящей по всему его естеству до самого средоточия мыслей и чувств, составляющих его суть. Пронизывающей насквозь и выходящей в мир откуда-то за спиной, где должны расти крылья человеческие. В городе этого не разберешь так ясно, как здесь, на берегу, у моря, у самой его кромки.

Взявшись за руки, они брели по песку, босые и светлые, и если во тьме ночи и был свет — то не от звезд в небе, а от них. Кеды, связанные шнурками на его плече. Ее сандалии в свободной ладони. Следы голых ног позади, мгновенно слизываемые водой. Так и жизнь, вылетевшая из него, была лишь отпечатком ступни, исчезающим под набегающими волнами, теплыми, как парное молоко. В конце концов, в сравнении с вечностью, прошлое — это мгновение выдоха. Дешевые гробы в земле сгнивают в труху за пару лет — гораздо быстрее, чем с ними справился бы даже Левиафан. Через шестьдесят — кладбища можно перекапывать. И ничего не останется, ни единого свидетельства их существования. Лишь безымянные черепушки.

А Мирош видел слишком многих людей, утонувших в этом черном-черном море. И все еще надеялся выбраться невредимым.

В это легко верилось — вера шла от теплой ладони девушки, прозванной Снежной королевой. И его пальцы мягко и невесомо гладили теплую кожу, ощущая тонкие линии, которые, должно быть, не могли не совпадать с его.

— Ты сама села за фортепиано или мать усадила? — продолжал он разговор, не имевший ни конца, ни начала. Впрочем, слова были последним, что имело значение.

— Я попросилась, но вряд ли догадывалась, что это навсегда, — негромко рассмеялась Полина. — Хотя иногда думаю, а вдруг ошиблась?

— Об этом все думают. Когда играешь — счастлива?

Она повернула голову и некоторое время задумчиво смотрела на него.

— На самом деле, по-разному бывает, — сказала она наконец и снова рассмеялась. — Балованная я!

— Я заметил, — завороженный ее смехом, ответил он. — А я никогда не чувствую себя более счастливым, чем когда пою.

— Оно и видно! — она брызнула на него водой из набежавшей волны и, выдернув руку, побежала вдоль берега. Несколько мгновений он смотрел ей вслед. Мокрый и чувствующий себя легким. Потом бросил на песок и свои кеды, и ее сандалии. И помчался за ней, становясь все легче и легче, как пылинка, подхваченная бризом. И едва ли понимал в эти минуты, что и под кайфом не испытывал подобной невесомости. Никогда не летал. Никогда за свои двадцать лет не летал, а сейчас от каждого шага поднимался все выше и выше.

Догнал ее. Подхватил на руки. Закружил, закружил, закружил, прижимая к себе. И дышал солью и ее запахом.

— Поставь меня на землю! — смеялась Полина и болтала босыми ногами в воздухе.

— Зачем?

— Голова кружится.

— Ну так у меня тоже. Не хочу страдать в одиночестве.

— А если грохнемся? — спросила она совершенно серьезно, глядя ему в глаза.

— Я худой, но жилистый, — так же серьезно ответил он, прекратив двигаться и замерев. — Не грохнемся.

— Домой надо, — проговорила она неожиданно глухо. — Поздно.

— И завтра вставать рано. Не передумала? Придешь?

— Приду, — она кивнула и завертела головой. — Обувь где?

— Там, — он повел подбородком в сторону. Потом медленно приблизил губы к ней и коснулся ими щеки. Бесконечно долгое мгновение — между двумя наплывами волн, ласкавших ступни. А потом осторожно поставил ее на песок, все еще до конца не отпуская. — Устала, да?

— Да, — Полина засуетилась, торопливо пошла обратно, туда, где остались брошенные кеды и сандалии. Самым важным сейчас было — оказаться дома, подальше от Мироша. От его голоса, рук, взглядов. Но путь домой им предстоял рядом, вместе. Рука в руке. Потому что Иван не отпускал ее, вытесняя все остальное из того, что составляло сегодняшний день.

Теперь они шли уже по улице поселка, который летом не замолкал ни днем, ни ночью. Было действительно поздно. Достаточно для того, чтобы лечь спать тем, кто собирался выспаться. И недостаточно для того, чтобы затих шум голосов вокруг. Только сейчас все подернулось дымкой, в которой исчезали и звуки, и люди с их машинами и домами. Они были одни на всю ночь, окутавшую каждый шаг их дороги. Их ладони с одинаковыми линиями касались друг друга — и были вместе тогда, когда они еще не были.