На берегу незамерзающего Понта - [30]

С бокового входа в зал степенно вплыл пожилой мужчина, будто сошедший с фотографий начала двадцатого века, таких, которые в красивых рамках ставят на вязаные кружевные салфетки, устилающие антикварные комоды с канделябрами. Милый старикан под стать публике пенсионеров, а в чем-то и переплюнувший ее. Следом за ним — свита из пяти молодых людей. Три девушки, два парня. Концертные платья, строгие брюки и рубашки.

Зорина.

Зорина Полина, заявленная в афише звезда фортепианной музыки — не сегодня, так потом.

Мирош выровнялся на стуле и широко улыбнулся. Значит, допустили бестолочь.

Убранные наверх светлые волосы. Темное платье в блестках, будто вторая кожа. Он ненавидел блестки и ненавидел макси. И все же на ней все казалось сексуальным. И блестки, и мнимая закрытость макси.

Конферансье объявил участников. Представил руководителя. И консервато́рская гоп-компания устроилась в оставленном свободным первом ряду. Мирош вытянул шею, чтобы видеть Полину на другом конце зала, очевидно, не догадавшуюся присесть где-нибудь поближе, чтобы ему было хоть немного сподручнее гипнотизировать полукружие ее шеи и плеча, вьющийся золотистый локон, ушко и часть щеки. Потрясающая добыча! Все как он хотел.

И погнали номера один за другим, столь же мало его интересовавшие, как, например, итоги гугенотских войн. Музыка лилась где-то вдалеке, мимо него, мало его затрагивавшая в эти мгновения. Если бы сейчас Зорина повернула к нему голову, он бы, наверное, рассыпался на осколки от напряжения и от сбывшегося ожидания. Но, освободившись, возможно, начал бы что-то слышать. Вышел бы из созерцательной ипостаси и вошел бы в ее — в их реальность. Звуки фортепиано перемежались с аплодисментами. Фортепиано было больше, аплодисментов меньше, но исключительно по времени длительности. А ее раздувающиеся от частого дыхания ноздри и чуть взявшаяся розовым пятнышком кожа лица затмевали все остальное.

«Волнуется!» — догадался Мирош и снова почувствовал, как растягиваются губы, почти касаясь уголками ушей.

— … исполняет Полина Зорина, студентка третьего курса, — донеслось до него, и он вдруг понял, почему она так распереживалась — ее очередь.

Поднявшись со своего места, Полина прошла к роялю и поклонилась. Смотрела прямо перед собой — и невозможно было не заметить Мироша, сосредоточенно следившего за ней. Он знал, что она его видит. Знал, что вспомнила. Знал, что промелькнувшее на одну секунду в ее глазах — осознание, что он здесь.

Потом взгляды разомкнулись. Зорина села за инструмент и на мгновение замерла. Неспешно подняла руки и опустила их на клавиши, взяв первый аккорд.

А у Ивана вспотели ладони. Как будто бы это он играл. А он, черт подери, на клавишных и половины такого не мог. Что исполняла она, он не то что не знал — не услышал даже, когда объявляли. И пока мелодия перетекала из одного состояния в другое, сменяя настроение от тревожного, мрачно-торжественного к лирическому и задумчивому, а потом стала подниматься и поднимать его самого все выше, выше и выше, в нем все вздрагивало — вместе с движениями ее кистей и пальцев, с подпрыгивающим локоном, с обманчиво-спокойным выражением ее лица. Профиль на фоне сводчатого окна — центр мира, в котором жива незнакомая ему сторона человеческого существования. Пока еще незнакомая.

Мирош не понимал, хорошо ли, плохо ли то, что она делала, с точки зрения монстра приват-профессора. Ему нравилось — проживать отмеренный час ее жизни. Пусть это будет всего несколько минут — ему нравилось. Самые крохи — нравились. Как будто бы ничего не происходило с ними ни до, ни после.

А когда клавиши смолкли, кажется, он сам, первый захлопал, настойчиво ловя ее взгляд. Никакая она не Снежная королева. В ней кипит, бурлит, заходится буйным цветом то же, что в нем. Зеркальное отражение — в другом времени, в другом месте, в других обстоятельствах. Отражение — или часть целого с ним?

Зорина еще раз раскланялась и вернулась на свое кресло в первом ряду. Но главное — теперь она знала, что он здесь. Знала! И если бы по какой-то наинелепейшей причине снова решила уйти, теперь Мирош был уверен — она будет спрашивать себя: быть может, лучше бы осталась?

За рояль сел кто-то еще, кажется, последний из пяти вундеркиндов. Теперь Иван уже различал музыку, понимал, что, в сущности, это можно слушать. Только смотрел по-прежнему не на исполнителя, а на Полину, которая чувствовала этот пристальный взгляд почти касанием к белой коже шеи. Иногда оборачивалась к нему, невзначай проверяя, не показалось ли. И убеждалась: он ждет, он здесь.

Гляделки. Гармония взглядов среди позолоты и сводов.

Гармония была нарушена несколько минут спустя гулкими шагами, перебивающими льющуюся по залу мелодию. Краткими, недолгими, заставившими Мироша обернуться. У стены, недалеко от входной двери, прислонившись к стене, стоял еще один, такой же чужеродный, как и он, но чужеродный иначе. В дорогом костюме, с идеальной стрижкой. С огромным букетом красных полураспустившихся роз. Смотрел он тоже не на исполнителя.

Гляделки, лишенные гармонии и рассыпавшиеся осколками. Когда взгляд Мироша вернулся к Зориной, и она игнорировала исполнителя впереди себя. Но и на Ивана уже не реагировала. Ее чуть удивленный взгляд теперь был устремлен к вошедшему. А на губах медленно, будто она заставляла себя, растягивалась улыбка, совсем не отражавшая того, что он читал в ее глазах.