На берегу Красного моря - [3]

Глазъ не хотѣлъ оторваться отъ этого зрѣлища; ширина, даль и глубина видимаго пространства очаровывали его; какъ-то невольно глазъ перебѣгалъ съ одного края горизонта на другой, перспектива забывалась: море какъ будто плескалось у самыхъ ногъ, пустыня охватывала своимъ просторомъ и замыкала въ своихъ зыбкихъ пескахъ каменные громады, съ пріютившимся на нихъ путникомъ, надъ которымъ было одно небо и котораго не видѣлъ ни одинъ глазъ человѣческій…

Я приготовился уже сойти внизъ по той же тропѣ, которою и поднялся, какъ передъ глазами моими промелькнули рѣзкія очертанія синайскихъ надписей, высѣченныя на стѣнѣ, запиравшей обратный путъ. Невольно, мой взглядъ остановился на этихъ таинственныхъ письменахъ, для которыхъ еще не нашлось Шампольона. Кто не слыхалъ объ этихъ надписяхъ, тотъ не можетъ себѣ и представить, какое ощущеніе объемлетъ человѣка, стоящаго лицомъ къ лицу съ непонятными іероглифами, выражающими мысли и слова давно исчезнувшихъ людей. Синайскія надписи я встрѣчалъ уже не въ первый разъ; ихъ видѣлъ я много въ своемъ путешествіи къ Синаю; всѣ дороги къ монастырю, особенно западныя, на своихъ скалахъ носятъ изсѣченные таинственные знаки, буквы и іероглифы, въ значеніе которыхъ напрасно пытались проникнуть Линанъ, Нибуръ, Робинзонъ и др. Особенно много ихъ въ долинѣ Феране и Моккатеба; послѣдняя уади даже носитъ названіе исписанной, по множеству іероглифовъ, покрывающихъ ея стѣны. На Фурейа я встрѣтилъ эти надписи уже въ послѣдній разъ и все-таки не могъ удержаться отъ того, чтобы не увлечься ими въ десятый разъ и не простоять съ полчаса, ломая голову надъ разборомъ этихъ таинственныхъ начертаній. Эти разнообразные, подчасъ причудливые знаки, изображающіе то животныхъ, то людей, то предметы, то представляющіе подобіе съ іероглифами Египта, то съ литтерами финикіянъ и евреевъ, то съ греческими буквами заманили не одного путешественника заняться разборомъ ихъ, но не давая ключа къ ихъ разъясненію. Напрасно нѣкоторые приписывали ихъ происхожденіе древнѣйшимъ обитателямъ каменистой Аравіи, даже евреямъ, напрасно другіе видѣли въ нихъ письма финикіянъ, напрасно третьи придумывали еще болѣе мудреное ихъ происхожденіе — всѣ эти догадки не помогали дѣлу. Намъ кажетея, что и тѣ, кто приписываетъ начертаніе надписей паломникамъ различныхъ націй, далеко не достигли истины, — ключа къ нимъ пока еще не найдено.

Болѣе полчаса простоялъ я передъ скалою, испещренною таинственными начертаніями, потомъ, бросивъ на нихъ послѣдній вопросительный взглядъ, началъ спускаться. Трудно было подниматься, но спускъ былъ еще труднѣе; камни валились подъ ногами, нога не держалась на камнѣ, мѣстами какъ бы отполированномъ, рукамъ не за что было ухватиться. Не надѣясь спуститься собственными силами, я сдѣлалъ призывной выстрѣлъ, требующій помощи, и на мой призывъ отозвалась двухстволка Ахмеда, спѣшившаго мнѣ на помощь.

Въ ожиданіи Ахмеда я присѣлъ и сталъ любоваться видомъ, разстилавшимся у меня подъ ногами и принимавшимъ особенно дикій колоритъ при быстро наступающемъ сумракѣ вечера; я уже не видѣлъ ничего ни сзади, ни съ боковъ, потому что съ трехъ сторонъ меня окружали черныя стѣны, только впереди и книзу разстилалось огромное пространство, загроможденное какъ бы умышленно разбросанными безъ порядка каменными громадами; мнѣ казалось, что я сидѣлъ на краю пропасти, потому что внизу дѣйствительно ничего уже не было видно. Вдали передо мною кругомъ на горизонтѣ рисовались силуэты горъ, зубчатыя вершины которыхъ поднимали, какъ миѳическіе исполины, свои побѣдныя головы, украшенныя вмѣсто вѣнцовъ группами камней, вѣнчающихъ тени каменныхъ громадъ. Кругомъ не шелохнется; ни звука, ни шума въ мертвой каменной пустынѣ… Только слышится порою внизу шорохъ да грохоть скатывающагося камня, — то Ахмедъ пробирается по крутому свату горы, испуская по временамъ призывные звуки… Между тѣмъ уже совершенно стемнѣло и темно-голубая синева неба заискрилась тысячами золотыхъ звѣздъ. Чистота воздуха въ пустынѣ изумительна; даже въ темнотѣ виднѣются далекія очертанія горъ, замыкающихъ горизонтъ, а на небесномъ сводѣ звѣзды горятъ ярко, но не мерцаютъ какъ на туманномъ небѣ сѣвера. Здѣсь въ пустынѣ, лишенной всякаго признака растительности, не имѣющей ни одной рѣченки, ни одной лужицы при безконечной сухости и чистотѣ воздуха — это слабое мерцаніе звѣздъ какъ бы подтверждаетъ предположеніе Монтиньи, что мерцаніе звѣздъ обусловливается извѣстною степенью влажности атмосферы при извѣстной температурѣ. Въ пустыняхъ Синайской и Іудейской, какъ мнѣ не разъ приходилось замѣчать, его мерцаніе слабо; надъ моремъ оно дѣлалось сильнѣе; въ Черномъ морѣ звѣзды мерцаютъ сильнѣе, чѣмъ въ Средиземномъ; надъ сонною поверхностью Мертваго моря, такъ же какъ и въ окружающей пустынѣ, мерцаніе гораздо слабѣе. Человѣкъ, которому приходятся недѣлями проводить ночи подъ открытымъ небомъ, привыкаетъ смотрѣть на небо; ему многое дѣлается замѣтнымъ даже безъ помощи инструментовъ.

— Эффенди! — произнесъ Ахмедъ, показываясь у моихъ ногъ съ неизмѣнною двухстволкою на плечѣ и широкимъ ятаганомъ за поясомъ, — пойдемъ внизъ, Юза приготовилъ уже давно ужинъ; корабли пустыни спятъ подъ защитою тѣни шейха Салиха. — Машинально я побрелъ за Ахмедомъ, который бойко началъ снова спускаться, извиваясь какъ змѣя, когда ему приходилось пробираться между камнями; двухстволка его служила для меня значкомъ, по которому я правилъ путь.