На берегах Гудзона - [30]

— Попробуй еще вспомнить, дорогая, о чем ты думала непосредственно перед тем, как уснула.

С минуту она молчала, затем ее глаза в испуге широко раскрылись, и она сильнее сжала руку Гарвея.

— Да, — сказала она беззвучно, — я это знаю. Я думала о Джоне! Да, о Джоне…

Ее голос стал сразу резким, постепенно переходя в истерический крик.

— Джон, Джон… я его видела перед собой. Но не как всегда, добрым, любящим, а… он казался мне врагом, чудовищем… Мне показалось, что я ненавижу и боюсь его. И теперь я знаю, что произошло сегодня ночью: тень умершего стояла между нами, тень умершего оттолкнула тебя, тень умершего погнала меня в ночную тьму.

Со стоном она закрыла лицо руками.

С глубокой жалостью глядел на нее Гарвей. Что, если она права? Что, если ее фантазия вызвала образ умершего — страшное привидение, помутившее на время ее рассудок?

Она подняла на Гарвея умоляющие глаза.

— Помоги мне, Гарвей, прогони привидение, стоящее между нами. Сегодня я опять вижу Джона таким, как всегда, и знаю, что он мне желает счастья. Но вчера ночью… — она содрогнулась. — Если бы ты только видел его… я его так ненавидела… я, кажется, совсем обезумела… Ведь ты врач, ты должен уметь объяснить такие явления, как мания преследования, или как они там называются. Ты должен знать, как это излечить. Вылечи меня гипнозом или другим средством… делай, что хочешь, только спаси меня от этого ужаса. — Она опустилась перед ним на пол, спрятала лицо в его коленях и горько заплакала.

Он поднял ее и крепко обнял.

— Мы все это спокойно обсудим, дорогая. Может быть, мне в самом деле удастся излечить тебя гипнозом. А пока давай говорить о других вещах, твои напряженные нервы нуждаются в покое. Пойдем в лес, небольшая прогулка очень хорошо на тебя подействует.

В этот день Грэйс ни на минуту не отходила от мужа, только возле него она чувствовала себя в безопасности.

ИНДИЙСКОЕ БОЖЕСТВО

Эти дни запечатлелись надолго в памяти Гарвея; его наполняла какая-то неуверенная трепетная радость и тайный страх за свое счастье.

Он смотрел на Грэйс не только глазами влюбленного, но и глазами врача. Мысль о том, что внезапная, непостижимая перемена, происшедшая с молодой женщиной в ту знаменательную ночь, может повториться, — никогда не оставляла его, даже в самые счастливые минуты, когда все поведение Грэйс убеждало его в том, что ее дружба к нему постепенно превращается в любовь.

Он не решался оставлять свою молодую жену ни на один час. Он хорошо сознавал, что ему следовало бы продолжать доискиваться истинных причин странного приключения с ним в санатории д-ра Брэсфорда и узнать правду о случае с Этель Линдсей. Но как мог он решиться оставить Грэйс хоть на один день одну? Кроме того, каждый раз, как он думал о тайне санатория, на него нападал какой-то страх: какое-то предчувствие твердило ему, что в случае, если ему удастся разрешить эту загадку, в его жизнь ворвется что-то страшное, что-то роковое, — и не только для него, но и для Грэйс.

Часто он спрашивал себя, продолжает ли еще д-р Брэсфорд разыскивать свою таинственно исчезнувшую пациентку. Ибо мысль о том, что его роковая ошибка — если это в самом деле была ошибка — может обнаружиться и повредить его имени, должна быть ужасной для врача.

Гарвей думал было доверить свою тайну д-ру Грахаму, но не мог решиться на это.

Дни проходили быстро. Каждый раз, когда Гарвей заговаривал о переезде в город, Грэйс просила его остаться еще на некоторое время в уединении, и он охотно исполнял ее просьбу, в радостной надежде, что ему в конце концов может посчастливиться целиком завоевать любовь своей молодой жены.

Между тем дела покойного Джона Роулея были приведены в порядок, и Грэйс поручила Самуилу Каценштейну часть мебели, которую она оставила для себя, перевезти к ней на городскую квартиру. Она старательно избегала говорить о Роулее и просила мужа взять на себя ликвидацию обстановки убитого, оставив часть для себя.

Когда Самуил Каценштейн явился в охотничий домик, чтобы сообщить об исполненном им поручении, он быстро увлек Гарвея в его кабинет, бросив предостерегающий взгляд в сторону Грэйс.

Старый разносчик был в сильном возбуждении и, насилу выждав, пока за ним закрылась дверь, произнес:

— Я открыл очень важную вещь!

— Тише, — попросил Гарвей. — Мне не хочется, чтобы жена…

— Да, да, лучше, если она пока не будет знать об этом. Смотрите!

С этими словами он вынул из кармана небольшой пакет из шелковой бумаги, развернул его и положил какой-то предмет на стол перед Гарвеем.

Тот взял его в руки и начал разглядывать. Это была маленькая голова с гримасничающим лицом, как у индийского божка. В том месте, где была шея, талисман — ибо это было не что иное как талисман — был сломан. На гладкой поверхности виднелись выцветшие коричневые пятна.

— Что это такое? — спросил Гарвей. — Откуда это у вас?

— Я нашел эту вещь в кресле перед письменным столом г. Роулея. Она запала между спинкой и сиденьем. При отправке мебели я сам упаковывал вещи из кабинета, и когда я стал надевать чехол на кожаное кресло, я нашел этот предмет.

— И вы полагаете, что это имеет какое-нибудь значение? — спросил Гарвей с недоверием. — Роулей собирал всякие редкости, и очень возможно, что этот талисман из его коллекции.