На берегах Дуная - [58]

— Ну что, расчеты марша приказал разработать? — спросил вернувшегося Аксенова Можаев.

— Да, к шести часам.

— Ах, чорт возьми, куда этот Орлов делся? — ворчливо проговорил Можаев.

— Да здесь я, Володя, здесь, тридцать минут тебя жду. Давай уточним линию фронта.

— А что уточнять? Никаких изменений, все на прежнем месте.

— Нет, извини, пожалуйста. Давай по карте сверим. А то бомбанут по своим, и нам с тобой головы поснимают.

— Подожди. Я сейчас прикажу дежурному еще раз позвонить по корпусам и уточнить. А вообще, Пашка, формалист ты, просто беда. Целый месяц мучаюсь с тобой, и когда только избавлюсь.

Офицеры молча посмеивались, слушая беззлобную перебранку друзей. Начальник оперативной группы авиационного штаба и заместитель начальника оперативного отдела за месяц боевой жизни настолько тесно сработались, что даже спали в последнее время в одной комнате. Часто можно было видеть, как до изнеможения уставший Можаев, положив голову на стол, спит сидя, а Орлов вместо него принимает телефонные донесения.

Аксенов с офицерами штабов родов войск уединился в боковой комнатушке. Работа предстояла нелегкая. К переброске командующий назначил шестьдесят семь частей разных родов войск. Для каждой части нужно было выбрать маршрут, наметить исходные рубежи и районы сосредоточения, рассчитать время на движение и подготовить распоряжения.

— А где же все-таки они ударят? — спрашивал полковник Жилин. — Видно, в центре.

— Командующий считает, что всего вероятнее на правом фланге.

— Да, но там же мертвая тишина, а в центре и на левом фланге непрерывные атаки.

— Это, видимо, отвлекающие действия.

— Где бы ни ударил, а нам нужно быть готовыми. Начнем-ка лучше работать, — хмурился суровый и неразговорчивый инженер-майор Незнакомцев, — вот карта дорожной сети, давайте выбирать маршруты.

Работа шла дружно и спорно. Один за другим ложились на бумагу рейсы артиллерийских, танковых, инженерных частей. Красными линиями тянулись по карте будущие пути движения войск. Километры, часы и минуты определяли темпы маршей.

Пока машинистки перепечатывали графики марша и распоряжения частям, Аксенов пошел в свою комнату. Мягкий лунный полусвет озарял стены. Сонную тишину комнаты нарушало только едва слышное спокойное дыхание. Аксенов на носках подошел к постели. Настя лежала на боку, подложив ладонь под щеку. Он стал на колени и безмолвно смотрел на ее спокойное лицо с полуоткрытыми губами и едва заметной ямочкой на подбородке. Настя глубоко вздохнула и открыла глаза.

— Коля, — прошептала она, обвив его шею руками, — как я истосковалась по тебе…

V

Косенко последним вышел из землянки, где проходило заседание дивизионной партийной комиссии, увидев поджидавшего Василькова, схватил его за руку и горячо, волнуясь и путая слова, заговорил:

— Понимаешь, Саша, здорово… Никак не ожидал… Я думал… а тут все просто так…

— И я не ожидал, — ответил Васильков и, будто разгоняя сон, встряхнул головой. — А в общем замечательно!

Они пошли в гору. Дубы в опушении снега поднимали к небу седые головы. Молодая поросль разбегалась от побитых осколками стволов и тонкими ветками тянулась к свету. Серебристая пыль призрачно мелькала в воздухе. Где-то постукивал дятел, потом сухо треснуло дерево, дятел смолк, прокричала какая-то птица.

— Сядем, — прошептал Васильков и смахнул снег с невысокого пня.

Косенко, отстегнув ремень, распахнул шинель. Из левого кармана гимнастерки виднелся утолок красной книжечки. На фоне выгоревшей ткани он казался ярким цветком, омытым утренней росой.

— Убери в боковой, — наставительно посоветовал Васильков и прикрыл клапан кармана на гимнастерке Косенко.

— Понимаешь, прохудился, боюсь положить, — ответил Косенко, запахнул шинель и туго перепоясался ремнем. — Вернемся, новый пришью, покрепче, — добавил он и шагнул к Василькову.

— Помнишь, Саша, песню? — сказал он, присаживаясь рядом с Васильковым, и вполголоса запел:

Там вдали за рекой

Загорались огни…

— Понимаешь, Саша, — мечтательно откинув голову, продолжал Косенко, — бывают в жизни такие моменты, когда чувствуешь, что грань какую-то перешагнул. Вчера, позавчера и раньше жил, воевал и ничего особенного не замечал, а сегодня вот вышел из парткомиссии и чую: новый я человек, понимаешь, Саша, совсем новый, переродился вроде. И как-то все стало просто, ясно, легко. Даже дышу вот, дышу и никак не могу надышаться.

Перед Васильковым стоял совсем не тот молчаливый, замкнутый паренек, что пришел в роту под Чигирином на Украине. Все изменилось в Косенко. Даже глаза, большие, серые, казалось, стали совсем не такими, какими они были тогда, в первый день прихода Косенко в роту.

— И еще, понимаешь, Саша, — не замечая изучающих взглядов Василькова, продолжал Косенко, — я только теперь по-настоящему чувствую себя взрослым человеком… Да, да! Взрослым, полноценным…

— А это потому, что мы вступили в великую семью. Ты представь только, кто состоит в партии. Самые лучшие, самые смелые, самые честные… Ты знаешь, мой отец всю жизнь работает на Тульском оружейном заводе. Его руками собраны сотни пулемётов. И он всю жизнь мечтал быть членом партии, но так до сих пор и не вступил.