На берегах Дуная - [166]

«Неужели немецкий народ забудет эти бессмысленные жертвы, — раздумывал Шелестов, — неужели он снова даст одурачить себя и позволит авантюристам и проходимцам бросить молодое поколение в еще более страшную мясорубку войны?»

— Какие жертвы! — вслух проговорил Шелестов. — Можем ли мы забыть их, допустить повторение этих ужасов? Нет! Не можем! Не имеем права!

— Да! Не имеем права! — повторил вслед за Шелестовым Алтаев, наблюдавший, как из подвалов и бункеров прилегающих к горе улиц советские воины выводили все новые и новые группы взятых в плен немцев. Пленных вели по улицам большими партиями под небольшим конвоем советских автоматчиков. Жалкое зрелище представляли эти немцы, уцелевшие при разгроме окруженной группировки. Худые, небритые, изможденные лица; опухшие, воспаленные, дико блуждающие глаза; вялые, нервозные движения и грязная у большинства изорванная одежда красноречиво говорили о всем пережитом ими за время пятидесятисуточной осады. Партии и группы пленных понуро брели со всех улиц и переулков, стекаясь на просторную площадь перед горой, где дымили штук сорок советских походных кухонь и белели колпаки поваров. Едва завидев кухни, пленные убыстряли шаги, стремясь обогнать друг друга, и жадными глазами глядели на поваров. Огромным веером стекались пленные на площадь, беспорядочной толпой окружая кухни. И только усилия советских автоматчиков и офицеров сдерживали и вводили в русло неудержимый поток голодных толп, готовых смять и раздавить все, что окажется на их пути.

— И эти не забудут, — показывая на пленных, сказал Алтаев. — Детям своим рассказывать будут, внукам и правнукам.

Питательные пункты, как сразу же прозвали наши солдаты места раздачи местным жителям пищи, были разбросаны по всему городу. И везде возле них моментально собирались толпы изголодавшихся, измученных венгров. Проходило полчаса, час, и повара сожалеюще разводили руками, спеша поскорее выбраться из толпы и заложить в кухню новые запасы продуктов и воды. А венгры все не расходились, веря и не веря, что снова вернутся советские двуколки. Трудно было советскому командованию одновременно накормить изголодавшийся город с миллионным населением. На помощь поварам с походными кухнями было брошено несколько сотен грузовиков, доверху наполненных хлебом, консервами, мешками сухарей. И вокруг грузовиков, так же как вокруг кухонь, выстраивались нетерпеливые, но спокойные и послушные очереди детей, женщин, стариков.

— Да, трудно Второму Украинскому, трудно, — глядя на все возраставшие очереди у питательных пунктов, сказал Алтаев. — Нужно и нам помогать.

— Обязательно, — подхватил Шелестов. — Бросить все, что можно: кухни, сухари, консервы. Запасов у нас хватит, да и трофейных продуктов целые склады.

Алтаев быстро написал распоряжение своему начальнику тыла и подозвал стоявшего невдалеке от него адъютанта.

А Шелестов тем временем смотрел на Дунай, где советские саперы, ныряя в ледяную воду, спешно наводили понтонную переправу. Другие группы саперов с легкими кругами миноискателей и длинными остриями щупов осторожно и неторопливо осматривали набережные, дороги и улицы, здания и площади, отыскивая мины, тут же их обезвреживали или обозначали знаками. И там, где проходили саперы, на стенах, на заборах, на фанерных дощечках и уличных столбах появлялись надписи на русском языке, которые мадьяры научились сразу же понимать: «Проверено. Мин нет!», «Опасно!!! Мины!!!», «Мины извлечены. Ходите спокойно!», «Осторожно. Дом заминирован. Не входить!!!»

Советские воины — пехотинцы, танкисты, артиллеристы, летчики, связисты, солдаты всех родов войск, всех специальностей и служб, — усталые, но радостные и веселые, многие с повязками, ходили по городу, беседовали с местными жителями, угощали их, чем могли. Из обозов, из танков, с артиллерийских лафетов были извлечены баяны, аккордеоны, гармони, гитары, балалайки и русские, украинские, белорусские, узбекские, казахские мелодии звучали среди развалин. Звуки «Молдаванески», напевы «Катюши», «Виют витры», «Ермак», «Есть на Волге утес» подхватывались неуверенными голосами местных жителей, и над Дунаем, над венгерской столицей разливался единый, пока еще разноголосый и неуверенный напев дружбы, спокойствия и счастья.

— Посмотрите, Георгий Федорович, на наших солдат, — говорил Шелестов. — Разве сломлен их дух, подорвана воля, иссякли силы? Нет! Они еще больше закалились, еще больше окрепли, приобрели такой огромный опыт, который позволит им сломить, преодолеть любые трудности. Скоро закончится война, вернутся они домой, и жизнь нужно для них создать такую, чтоб они отдохнули и залечили раны, набрались новых сил, окрепли, возмужали и вырастили новое поколение еще более сильных духом людей.

Эпилог Девять лет спустя

Невысокая полная женщина лет двадцати восьми в клетчатом домашнем платье в третий раз ставит на плиту кастрюли и, нетерпеливо посматривая на ходики, рассерженно говорит:

— Ну, уж это совсем ни на что не похоже! Девятый час, а его и духу нет…

Она присела на стул, обхватила руками округлый живот и снова беспокойно посмотрела на часы.