На белом свете. Уран - [84]

Для Прокопа Миновича Котушки этот гудок означал конец работы и начало ответственной службы. Дело в том, что Прокоп Минович в ночную пору был райкомовским сторожем, а днем выполнял сложные обязанности завхоза. Никто не знал, когда он спит, когда отдыхает. Он всегда был на ноге… Да, именно на ноге, ибо она была у него одна. Вторую заменял вытесанный из дерева костыль, который он привязывал двумя ремешками.

Прокоп Котушка наперечет знал всех председателей колхозов и секретарей парторганизаций, передовых доярок и трактористов, все планы и как они выполнялись. Когда вызывали на бюро председателей колхозов, например во время хлебосдачи, то Прокоп Минович, выслушав каждого из них в приемной или в коридоре, безошибочно определял: «Запишут выговор». Или: «Иди и не бойся, будет «на вид».

Котушка почти никогда не ошибался и этим вызывал к себе еще большее уважение.

Каждый вечер Котушка, подвернув штанину, выводил на своей деревяшке химическим карандашом какие-то значки. Деревянная нога служила ему своеобразным блокнотом, на ней он записывал, что должен сделать завтра. Дел было всегда много, и если бы Прокоп Минович все записывал, сохрани господь, обыкновенным способом, то тратил бы горы казенной бумаги. А так каждый день он соскребал ножиком старые значки и писал новые.

Сегодня Прокоп Минович впервые за много лет не мог понять смысла закорючек, которые он вчера написал на деревяшке. Вот она, старость. После долгих усилий Прокоп Минович установил, как расшифровать четыре буквы: КППБ. А это значило: Коляда просится на прием к Бунчуку. Несколько раз весьма озабоченный Семен Федорович приезжал в райком, но не мог застать Бунчука. Котушка советовал ему идти к Мостовому, но Коляда не хотел об этом и слушать. Вчера Бунчук вернулся из области. Прокоп Минович заказал Сосенку, чтобы сообщить об этом Коляде, но не успела телефонистка соединить, как Семен Федорович сам появился в райкоме.

— Вернулся первый? — спросил еще с порога.

— Приехал. Скоро будет. Что это вас пригнало в такой час?

Коляда вздохнул:

— Разве не знаете, Прокоп Минович? На бюро Мостовой вызвал.

— За кукурузу?

— Хотел добро сделать, а мне Гайворон с Мостовым контрреволюцию пришивают. Наверно, будут сегодня распекать на бюро…

— Может быть, — подтвердил Котушка.

— Как оно сейчас, Прокоп Минович, — придвинулся ближе Коляда, — на бюро? Закручивают или попускают?

— Закручивают и попускают. Смотря по какому вопросу, — делился своими наблюдениями Котушка.

— Так, значит, и мне не миновать, — горевал Коляда.

— Это зависит от того, как представит дело Мостовой.

— О-о, этот расскажет… А разве я ту кукурузу себе забрал бы, Прокоп Минович? Государству сдал бы.

— Оно-то так, Семен Федорович, — соглашался Котушка, — но вы же хотели те гектары припрятать? А это очковтирательство.

— Да разве я один это делаю?

— Не надо было попадаться.

Пришел Бунчук, сухо поздоровался и закрылся в кабинете.

— Злой? — прошептал Коляда.

Котушка утвердительно кивнул головой.

Бунчук просмотрел повестку дня заседания бюро и вызвал Мостового.

— Как хозяйничали тут без меня? — спросил, поднявшись из-за стола.

— Ничего, Петр Иосипович. Обрабатываем посевы. Вот последние сводки, — Мостовой подал папку.

— Я уже видел. Зачем вызвал на бюро Коляду? Мы же условились: на сосенском инциденте с кукурузой поставить точку. Что, у нас нечем другим заниматься?

— Дело не в Коляде, Петр Иосипович, а в принципе.

— Что ты всегда носишься со своими принципами. Ну, хотел посеять — не посеял, и черт с ним.

— Речь идет не о моем собственном принципе, — продолжал Мостовой, — а о том, что Коляда и некоторые другие председатели колхозов сознательно идут на обман государства.

— Вранье! — вскипел Бунчук. — В моем районе этого нет!

— Но есть факты, Петр Иосипович.

— Какие факты?

— После проверки мы вам доложим. А сегодня заслушаем Коляду и вынесем решение. Я советовался с членами бюро. Если ко мне нет больше вопросов, то разрешите идти? — Мостовой поднялся.

— Идите. — В руке Бунчука хрустнул карандаш.

Несколько раньше Бунчук не церемонился бы с Мостовым. А теперь коллективное руководство, и будь добр выслушивай желторотых выскочек. Вчера после совещания Бунчук зашел ко второму секретарю обкома и все рассказал. Тот замахал руками:

— И не думай рассказывать об этом Шаблею. Он за Мостового стеной встанет. Это же сам первый, после того как он побывал в вашем районе, вызвал Мостового читать лекцию о практике партийной работы.

— А я думал, что это дружки Мостового из орготдела, — признался Бунчук.

— Бери выше и не удивляйся, если Мостовой через месяц-два будет сидеть в обкоме… Кстати, должен сказать тебе, что первый редко ошибается в людях, я в этом убедился.

— Я работаю, а он статейки в газеты пописывает и лекции читает, — горько усмехнулся Бунчук. — Не ценят у нас старые кадры, а мы все на своих плечах вынесли, все… Когда-нибудь еще пожалеют да извинятся…

Где-то глубоко в душе Бунчук, как и раньше, понимал, что безнадежно отстал от Мостового, что нет у него ни знаний, ни таланта руководить людьми. Он все чаще думал об этом, мучился, но молчал, отдаляя час своего краха.

У Бунчука были причины не раздувать историю с сосенской кукурузой. Он больше всего боялся, что они станут известны Мостовому, и напряженно искал выхода… Нашел. Он позвонил. В кабинет, постукивая деревяшкой, вошел Котушка.