На белом свете. Уран - [182]

— Это мастер, и для тебя полезно сняться в его фильме.

Стеша приехала на студию, встретилась с режиссером, о котором много слышала, прочитала сценарий и согласилась играть. Роль была небольшой, но очень эмоциональной и сложной. Режиссер остался доволен пробами. И уже через несколько дней Стеша начала сниматься в фильме.

Режиссера в группе называли шефом. Ему было за пятьдесят, но он молодился, ходил в элегантных костюмах, в сорочках с модными воротничками; на съемочной площадке появлялся в джинсах и разноцветных свитерах. Шеф всегда ходил в окружении молодых девиц, которые мечтали проскользнуть в кинематограф. Он был человеком широкой удачи, остроумным, ему многое прощалось, в частности то, что он беспрерывно влюблялся, женился, расходился и опять влюблялся.

— Поймите, коллеги, — вещал он, высекая огонек из американской зажигалки, — если художник перестанет влюбляться, то ему нечего будет сказать людям. Любовь — все равно что газ для этой зажигалки. Испарится — огня не будет.

И еще любил шеф футбол. Он знал всех известных игроков страны по имени, он не пропускал ни единого матча. Перерывы проводил в раздевалках с футболистами или давал интервью комментаторам. Шеф не скупился на советы тренерам, вратарям, защитникам и нападающим. Пристрастие к футболу отразилось и на творчестве шефа: где только можно было, вставлялись в фильмы эпизоды матча, а если уж нельзя было вмонтировать кадры состязаний, то шеф умудрялся в музыку вплести звуки футбольного марша.

Шефу Стеша понравилась.

— Степа, ты хороший парень. — Шеф считал особенным шиком наделять женщин мужскими именами. — Тебе нечего делать на той Приморской студии, приезжай ко мне.

— Как к вам?

— Не ко мне лично, — рассмеялся шеф. — К нам на студию.

— Нет, я сказала Борису Аверьяновичу, что вернусь, как только закончу сниматься.

— Но это будет не скоро!

— Почему? Вы мне сказали, что через месяц я освобожусь.

— Степа, ты будешь тут ровно столько, сколько захочу я. Возможно, я допишу для тебя в финале несколько сцен…

— Зачем специально для меня дописывать роль?

— Степа, ты мне нужен для вдохновения. Когда я не вижу тебя на площадке, я не могу работать. Уразумел? — шеф чмокнул оторопевшую Стешу в щеку.

Стеша привыкла к этим поцелуям, ибо на студиях и в театрах при встречах целовались актеры, режиссеры, художники, гримеры, потом эта эпидемия перешла и на электриков, осветителей, пожарников, редакторов, только вахтеры еще козыряли друг другу. Ну, разумеется, и поцелуи были разными. На Приморской студии не только Стеша, а все работники, например, двадцатой дорогой обходили одного помрежа, который еще издали, увидев знакомую или знакомого, расставлял руки, пригибал голову и шел навстречу. Как только жертва была в границах досягаемости, помреж обеими руками хватал ее за голову и смачно целовал в губы. Вырваться никому не удавалось. Рассказывали, что после встречи с ним на одном вечере директор студии три дня ходил с вывернутой шеей. Поэтому и в поцелуе шефа Стеша не усматривала ничего особенного.

Она была удивлена, когда ее переселили в отдельный номер. А поздно вечером официант вкатил к ней тележку с бутылками и закусками.

— Вы, наверное, ошиблись, — растерялась Стеша.

Официант посмотрел на заказ:

— Нет, просили принести ужин сюда.

А вскоре явился и шеф.

— Степа, ты что это придумал? Молодец. Я и в самом деле голоден, как сто волков. — Шеф сбросил пиджак и пошел мыть руки. Возвратился и пригласил Стешу: — Садись.

Стеша села. Шеф придвинул ее вместе со стулом к себе и налил в рюмки коньяк.

— За твое здоровье, Степа!

Стеша выпила. Шеф аппетитно жевал, подкладывал закуску Стеше и вообще чувствовал себя хозяином.

— Теперь я хочу выпить… за твои глаза, — подал рюмку Стеше. — Я таких еще в жизни не видел.

— У меня обыкновенные глаза, — покраснела Стеша.

— Степа, ты не знаешь, что ты со мной сделал, — шеф легонько обнял Стешу.

— Не троньте! — Стеша сбросила с плеч его руку.

— «Не троньте»! — рассмеялся шеф. — Какое душистое слово! Сколько в нем чистоты и целомудрия! Это слово может звучать так только в твоих устах.

— Вы преувеличиваете.

— Степа, давай без «вы». Выпьем на брудершафт. — Он продел под ее локоть руку с рюмкой.

— Где вы такое видели?! — отпрянула Стеша. — Я — с вами? Вы ровесник моего отца…

— Степа, дело не в годах… Я… люблю тебя! Люблю! — шеф артистично бросил рюмку на пол и поцеловал Стешу.

Она вырвалась и отбежала к окну.

— Как вы можете? Не подходите ко мне!

— Степа, милый, без крика, — кротко усмехнулся шеф. — Я тебя не обижу, выслушай меня.

— Я не буду вас слушать.

И вдруг шеф, поддернув на коленях брюки, брякнулся на пол:

— Я ничего не требую от тебя, только будь моим другом, моей отрадой… Я так одинок… Будь моим другом… — Шеф прилаживался обнять Стешу за талию.

— Для того, чтобы быть друзьями… — Стеша отпрянула, — не надо становиться на колени и хватать… Встаньте, а то еще кто-нибудь войдет.

Шеф понял это по-своему, быстро подхватился и повернул ключ в замке:

— Теперь нам никто не будет мешать, мой дорогой, мой любимый…

Он подходил к Стеше пружинистым шагом, на кончике его носа блестела капелька пота. И Стеше вдруг стало смешно. Она громко рассмеялась. Шеф и это понял по-своему. Еще шаг, и он схватил ее в объятья, притронулся вспотелой ладонью к ее грудям и… вдруг отлетел к стене. Уничтоженный, растерянный, стоял и ненавидящими глазами следил за Стешей: сейчас она начнет кричать, эта недотрога. Скандал!