На Багамах - [3]

Самолет уже начинает снижаться. По левому борту в иллюминатор уже видны белые крыши Испанских Колодцев, справа — тощая голень острова Течения, под ними — опасные на вид рифы.

— Если б мы летели дольше, в сценарий можно было бы побольше сцен вставить, — говорит Беатрис. — Например, что у герцогини есть любимое занятие: пока ее употребляет шофер, смотреть, как фрейлина обрабатывает герцога.

Фаустман, лишившись дара речи, не сводит глаз с ее упакованного в позолоту бедра, воображает развитие всевозможных сценариев и тихо радуется, что он сидит, а не стоит.

— А как вы отнесетесь к тому, что мы продолжим за выпивкой и обедом? — спрашивает он. — Выпьем в «Коувсайде», пообедаем в «Бэйвью»? А если захочется жареного — то в «Анжелике»?

За иллюминатором ослепительно сияют на солнце широкие песчаные отмели Северной Элевтеры, где Фаустман планировал устроить себе передышку от созерцания массового уничтожения кораллов рыбаками, вооруженными хлорной известью, где собирался ждать затаив дыхание, пока не появится, точно призрак в прозрачной, как джин, воде, рыба–лисица — тонкая на вид, словно блик солнца, который сама же и отражает. Тем не менее, то, о чем он мечтает сейчас, уже имеет мало общего с торпедообразными тенями, подплывающими к нему под покровом воды, захлестывающей отмели. Он видит себя и боттичеллиевскую Беатриче — в экстазе под простынями, в комнате, где душно от аромата розовых гибискусов.

— Великолепно, — отвечает Беатрис. — Я вам позвоню, как только доберусь до своих хозяев.

— Я остановился в одном из коттеджей на Виндсонг–Бич, — сообщает ей Фаустман.

* * *

Самолет приземляется под пронзительный визг колес, за которым следует рев обратного хода турбин. Подкатывая к желтому саманному зданию с облупившейся краской, которое служит здесь аэропортом, он проезжает мимо разграбленного остова «ДС-3», задравшего нос к небесам у самой рулежной дорожки, точно готового ко взлету.

Полицейский в темно–синих брюках с лампасами и безупречно–белой гимнастерке ставит штамп в паспорт Беатрис, а потом отмахивается: проходите. То же самое он проделывает с Фаустманом. Тот, не спуская глаз с ее волнообразной походки, плетется следом, точно вьючный мул. Выйдя из аэропорта на улицу, они забираются на заднее сиденье побитого «бьюика», и такси, подскакивая на ухабах, везет их милю по корявому асфальту к известняковым причалам, а там видавший виды катерок уже поджидает их и остальных путешественников. Вскоре бак начинает подбрасывать к небесам, и они мчатся через всю гавань к Данстертауну, разбрызгивая татуировки морской пены и таща за собой ослепительные длинные волны. Зыбь и рев пары навесных движков «Ямаха» не дают разговаривать. Фаустман наблюдает, как Беатрис подбрасывает вверх и швыряет вниз, точно она скачет на норовистой лошадке, и успокаивает бурю в собственной груди, воображая, как в морских глубинах размахивает своим веером Венера.

Десять минут спустя катер причаливает к площадке лестницы у розового здания таможни на Правительственном Пирсе Данстертауна. Как обычно, собралась небольшая толпа — портовые грузчики, водители маршруток, мальчишки на великах, несколько туристов в шортах и шляпах от солнца. Фаустман узнает одного таксиста: мрачнолицего мужика, которого все зовут Сержантом, — и отвечает на его суровый кивок. Рядом на корме стоит Беатрис и смотрит на «мерседес», остановившийся на вершине лестницы. Шоферу, здоровенному чернокожему в охватывающих лицо темных очках, уже передают ее багаж. Вот она улыбается Фаустману, кладет руку ему на плечо, а другую отдает в массивную лапу, протянутую с причала этим громилой. Она быстро протискивается мимо него, ступив на сушу, и сандалии на высоких каблуках, одна за другой возносят ее захватывающие ягодицы на вершину лестницы. Плавно скользнув мимо внезапно расплывшегося в улыбке Сержанта, она идет к «мерседесу» и, пока Фаустман нашаривает в бумажнике три купюры по доллару, чтобы заплатить лодочнику, исчезает внутри. Фаустман еще роется в кошельке, ошарашенный тем, как золотая задница уплывает от него, точно закат по волнам, и тут кто–то хлопает его по локтю. Лодочник хочет денег.

К тому времени, когда он тоже взбирается по лестнице и спрашивает Сержанта, кто хозяин «мерседеса», машина медленно выезжает с пирса и сворачивает на Франт–стрит.

— Грек хозяин, — отвечает Сержант. — Который все пальмы привез.

— А женщина в золотых брюках?

— Это Беатрис.

— Она женщина грека?

— Приезжает в гости.

Фаустман уже слыхал об этом человеке — жирном пароходном магнате и предпринимателе из Пирея с длинной фамилией и целым флотом ржавых танкеров. Грек скупал недвижимость по всему острову с тех самых пор, как ураган Эндрю разломал в щепы все величавые пальмы, сравнял с землей отели и снес половину крыш Данстертауна. Грека окружают обычные островные слухи, разжигаемые горничными и садовниками, что работают в поместье, которое тот обустраивает в северной части острова: мол, в кронах пальм, которые он импортирует, прячут контрабанду, слишком часто и таинственно летает в Нассау его гидросамолет «Грумман», а с моторной яхты, курсирующей в Майами и Форт–Лодердэйл, где у него частный док, сходят женщины экзотической наружности. Фаустман неожиданно чувствует, что его день дает слабину — точно леска, грузило с которой сорвала слишком тяжелая рыбина, а в его случае — греческий магнат, у которого денег хватает ввозить сюда целыми пароходами пальмы из Латинской Америки, с Манхэттена — восхитительную задницу Беатрис, и бог знает что еще и откуда.