На арене со львами - [49]

— Ладно бы еще, что все кругом меняется,— вздохнув, сказал Морган.— Плохо, что все так уродуется. Что мы сделали с нашим континентом, Мэтт? Вы думали об атом? Какой он был и во что мы ого превратили? Взгляните вон на то немыслимое неоновое пугало над каким-то паршивым киоском с мороженым! Зеленое, красное, мигает, дергается, выше сосны,— а ради чего? Ради какого-то киоска, который даже и не открыт сейчас, ради того, чтоб люди покупали ненужные им товары.

— Я хотел…— начал было Грант.

— И хуже всего то,— перебил его Морган, сознательно оттягивая разговор,— что ни один из этих сотен киосков вообще никому не нужен и дурацкие рекламы горят попусту. Натыкали их, вот они и торчат из земли, точно поганые грибы, и проку от них нет, одно уродство. А мы смотрим и миримся.

— Не миримся, а потворствуем,— сказал Грант.— Рич, знал ли Хант про меня и Кэти, тогда давно?

А, черт, подумал Морган. Этого только не хватало.

— По-моему, Мэтт, в последние годы он даже и знал бы, так не придал бы значения.

— В последние годы и знать было нечего. Не думал я, что должен буду вам это объяснять.

Почему, интересно, он этого не думал? — спросил себя Морган.

— А знал или не знал он что-то раньше, со мной он мало говорил про Кэти.— Невелика ложь, утешил себя Морган; собственно, это была не ложь, а истинная правда, что Хант мало говорил про Кэти.— Черт, ведь и мы с вами никогда об этом не говорили.

— По-моему, он знал, Рич. Он со мной тоже не говорил, и все же, по-моему, он знал. Но все равно, он но мог не знать, что я был предан ему, потому что верил в него и восхищался им. Это я знаю, Рич.— Грант затормозил перед светофором.— Вы не согласны?

Разнесчастный сукин сын, подумал Морган. Откуда пам с ним знать, что Хант Андерсон думал о нем или обо мне? Или о Кэти? Просто он хочет, чтобы его утешили, уверили, что он не сделал Андерсопу ничего плохого. Может быть, и правда не сделал. Откуда нам знать? Теперь мы уже ничего о нем не узнаем.

Красный свет погас, зажегся зеленый, и Грант тронулся дальше. Навстречу из темноты вырвался огромный грузовик и с грохотом, точно турбовинтовой самолет, надменно пронесся мимо Морган почувствовал, как машину Гранта затягивает под его колеса, влечет навстречу гибели. Выхлопная труба грузовика разбрасывала во тьму снопы искр, земля дрожала под могучими колесами, не ведающими жалости к живому. Потом они разъехались в ночи.

— Вы, видно, не согласны со мной,— сказал Грант.— Вы молчите.

— Я не поэтому.— Раньше Морган никогда не слышал в голосе Гранта волнения. Было что-то трогательное в том, как этот умный, всегда уверенный в себе человек нервничает и хочет, чтобы его успокоили. Странно, но Моргану Мэтт Грант раньше всегда представлялся сильным, не нуждающимся в помощи. Впрочем, он убедился, к своему великому огорчению, что людей, вообще не нуждающихся в помощи, на свете не существует. Да и что такого сделал Мэтт Грант? Если кто и виноват перед Андерсоном, то, наверное, Кэти: уж она-то знала, что делала, сама начала, сама и закончила.— Просто я обдумывал, что вам сказать. Хант был о вас очень высокого мнения. Он полагался на вас, как на свою правую руку, он это тысячу раз говорил. Он считал вас незаменимым работником, и вы правда были для него незаменимы, с первых же дней. Я бы даже сказал — говоря о Ханте, можно употребить это слово, верно?— что он вас любил. Я не знаю, что ему было известно о том, о чем вы говорите, но знаю, что на его отношении к вам это никак не сказывалось. Почему же вы зря терзаетесь?

— Потому что я его предал,— голос Гранта пресекся.— Вы это знаете, и я знаю. И Кэти знает, и было бы чудом, если бы этого не знал он. Вот потому я и терзаюсь.

— Сильное слово «предал»,— сказал Морган.— Дрянь слово. Весь мир его предал к чертовой матери, если уж на то пошло. Может быть, даже он сам себя предал. Как это определить, кто кого предает? Да и какое это имеет значение?

— Для меня имеет.

Морган вдруг вспомнил своего отца — из-за этого разговора о предательстве, признался он себе, — и усмехнулся горькой кривой усмешкой, невидимой в темноте машины. Он до сих пор так и не изжил ощущения вины перед отцом за то, что вырос не таким, как тот хотел: недостаточно честным, еще меньше — добродетельным. С тяжелым чувством вспоминал он этого гордого, прямолинейного пуританина, под чьей властью прожил столько лет; случалось, на рассвете, когда не спится, ему мерещилось, будто он слышит шаги отца по дому, как некогда в холодные рассветные часы своего далекого детства.

— И кроме того, я должен, мне кажется, сделать одно признание,— продолжал Мэтт.— Не хочу, чтобы вы или Кэти считали меня лицемером.

— Я не считаю, и она, я думаю, тоже.

— Потому что, понимаете…— На минуту Грант замялся, потом договорил с волнением в голосе: — Я решил добиваться места Ханта в сенате.

— Вот как,— равнодушно отозвался Морган.

— Я беру быка за рога,— говорил Мэтт.— Вам, наверно, покажется, что это бессердечно с моей стороны, но я уже разговаривал с губернатором.

— Вы, я вижу, времени даром не теряете.

— Но ведь и другие не будут терять! Губернатор, возможно, и сам бы не прочь попасть в Вашингтон, но я привел несколько веских доводов, и он, мне кажется, прислушался.