Н Е Каронин-Петропавловский - [5]

И вот снова отец требует, чтобы сын прислал шестьдесят рублей оброка или возвращался в деревню. Агафонов мечется в ужасе, никто не может помочь ему. Наконец ему прислали "паспорт" - мужичок из родной деревни принёс длинный свёрток, а в нём пучок берёзовых розог и при этом письмо отца:

"Вот тебе паспорт". И угроза - если подателю не будет вручено немедленно шестидесяти пяти рублей, то отец вытребует сына к себе прежним законным порядком, и паспорт этот будет прописан на его спине.

Агафонов повесился.

Кончив читать, Н.Е. отбросил книгу, крепко вытер пальцами усталые глаза и молча лёг.

Я спросил - правда это или выдумано?

- Правда, - сухо сказал он. - Мне рассказывал эту историю стихотворец Кроль, участник её, один из тех, кто не мог помочь Агафонову. Все они были приблизительно в одинаковых условиях с Агафоновым, настоящая фамилия этого несчастного - не Агафонов, а не помню как. В Петербурге я читал его рассказы - это вроде Николая Успенского, но - лучше, вдумчивее и мягче. Его фамилию я помнил ещё вчера, да вот эта головная боль - от неё и свою фамилию забудешь...

- Не уйти ли мне? - предложил я.

- Ну, вот ещё! - воскликнул он, вставая на ноги. - Помилосердствуйте, я уже четвёртый день, кроме мух, ничего живого не вижу...

- Все они - Кущевский, Воронов, Левитов и множество других - были горчайшими пьяницами, об этом вспоминают часто, а причина - почему они пили так - насмерть - причина этой драмы никого не занимает. Ведь не все же они родились алкоголиками, многие, вероятно, пили потому, что лучше этого занятия - не было у них. Может быть, современный уход в колонии и другие хаты с краю по существу-то немного лучше ихнего пьянства; может, даже если взять самую глубину явления - кабак-то ближе колонии к людям? Я не утверждаю, а - догадываюсь. Надо помнить, что один из честнейших писателей наших однажды громко заявил: "Я умираю оттого, что был я честен". Это чугунные слова! И нигде, кроме России, эдак не сказано. В этом - всей нации, всему обществу упрёк брошен, упрёк заслуженный. Но, если умирали оттого, что были честны, ведь и пить могли оттого же? Имею ли я право отдохнуть от безобразия в кабаке, так как другого места для меня, для истерзанной души моей, - не уготовано? Общество категорически отвечает: "Не имеешь ты этого права!" Само оно однако всегда напоминает поведением своим псалом "вскую шаташася языцы" и - глухо к таким признаниям, как вот: "умираю, потому что был я честен". Это до него не доходит!

Рассказывал анекдоты о глупостях цензуры, смеялся беззлобно, потом долго молчал, усталый, и, вздохнув, сказал:

- Вообще говоря, юноша, быть писателем на святой Руси - должность трудненькая. Вот когда-нибудь родится умный человек, посмотрит, подумает и, может быть, напишет историю русского писателя-разночинца. Это очень поучительная история будет и весьма полезная для общества. Надо же понять, наконец, до какой степени у нас невозможно - возможное. Каламбур по-русски: возможное - невозможно.

Он едва сидел на стуле, глаза его были мутны, и голова тяжко опускалась на грудь. И когда я сказал ему, что напрасно он перемогается, лучше бы лёг, он, видимо, сильно болен, Н.Е., усмехнувшись, ответил:

- Я лет десять болен.

Однажды я видел его на людях: в город прибыл с целью пропаганды нового учения толстовец, собралась публика послушать его, пришёл и Каронин с женою.

Пропагандист был молодой парень, одетый в пестрядинную рубаху и штаны, в тяжёлых, неудобных сапожищах; он артистически чесал бока, встряхивал волосами, как настоящий мужик, двигался по комнате вразвалку, эдакой особенной походкой трудового человека и смотрел на всех людей, как человек, обладающий универсальной истиной, - снисходительным и в то же время равнодушным оком, точно говоря:

"Ну-с, все загадки жизни разрешены мною, и, если вы хотите, я, пожалуй, сообщу вам решения!"

Он был явно доволен тем, что ему удалось "опроститься", но однако в нужных случаях употреблял носовой платок. Говорил "по-нашему, попросту, по-деревенски", смачно подчёркивая настоящие слова - "брюхо", "негоже", "стал-быть", "не замайте", вообще играл роль простого мужичка с хорошей выдержкой и не без любви к делу. Начал он с того, что рассмотрел критически все условия социального бытия и доказал слушателям, что во всех несчастиях жизни они сами виноваты, потому что трусы, лгуны, лицемеры и лентяи. Люди в этот день жаждали истин, суровый нагоняй пророка её был ими принят смиренно и без возражений, но, к несчастию оратора и публики, в числе слушателей оказался бывший студент духовной академии - человек рябой, лохматый и ненавидевший рационализм, что не мешало ему третий год учиться на медицинском факультете казанского университета. Он стал возражать толстовцу, и через полчаса они начали яростно швырять друг в друга цитатами из евангелия, творений отцов церкви и религиозных книг Л.Н.Толстого; студент читал их и доказывал толстовцу, что он не понял своего учителя, а опростившийся человек сердился, уже употребляя не всем понятные слова, вроде "предиката", "антиномии"; студент уличал его в неправильном толковании философских терминов - вихрем взвеялась крикливая скука, и все слушатели поблекли.