МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе - [4]

…Впереди нас стало чуть посвободнее, и он включил передачу, отвлекся. Морда небритая, кадык ходит вверх-вниз словно шип – сейчас пробьет кожу и окажется, что внутри таксиста инопланетяне отложили яйцо с паразитом. Лучше так, чем как есть на самом деле. У таксиста увеличена щитовидная железа, и он сдохнет от рака спустя три года. Я это ясно вижу. Опухоль прорастет ему в легкие, и тогда конец. Нет, он не смотрит программу «Малахов плюс», просто ему лень раз в год пройти диспансеризацию, лучше водочки с корешами дернуть. Поэтому и мрут у нас мужики в 60 лет, мрут из-за собственной лени.

Ну почему! Почему вокруг ничего интересного! Этот говенный мир давно созрел для глобальной катастрофы. Люди без войны, без эпидемий зажрались и превратились в снобов, особенно в Москве. Мне сложно судить, как там обстоит дело еще где-то в стране. Я знаю, что жить можно только здесь, потому что тут можно сделать деньги. Все остальное – это захолустье, в котором не хрена делать. Иначе зачем, спрашивается, в Москву едет такое количество всякого народу, превращая ее в пиццу? Город-пицца с ингредиентами, от которых может сильно поплохеть, может сделаться заворот кишок и непроходимость толстой кишки. В каждом есть дерьмо, и дерьмом этим каждый стремится поделиться с ближним. И его не волнует, что у того, ближнего, своего дерьма хватает. Поэтому растет и ширится в моем городе ненависть. Чем больше людей тебя окружает, тем больше от них дерьма, а это никому не нравится. Мы все подобны туче одинаково заряженных частиц. Никак не можем притянуться друг к дружке, налетаем и отталкиваемся, бах-бабах!

Таксист вновь рискнул включить музыку. На сей раз это был Олег Митяев. Я взмолился:

– Слушай, у меня нет запоя, я не импотент, выключи ты своего Митяева! Давай лучше анекдоты рассказывать, – предложил я, – все лучше, чем твоя музыка. (Он кивнул. Понравилась идея. Сейчас я тебя!) Только, чур, я первый. Идет?

– Ага.

– Короче, так, дочь основателя теории психоанализа Зигмунда Фрейда Анна Фрейд как-то однажды утром постучалась в спальню отца. Тот спросил, что ее привело к нему в столь ранний час. «Папа, мне приснился странный сон, – ответила Анна, – и я хочу, чтобы ты мне его растолковал». Зигмунд Фрейд, само собой, важно потряс кисточкой ночного колпака и приготовился слушать. «Снится мне, что я лежу в кровати в своей спальне и вдруг дверь открывается и заходит Юнг. (Это такой известный психолог, – пояснил я для таксиста.) И протягивает мне банан. Но он вовсе не спелый, а какой-то гниловатый. В общем, не взяла я у него банан, и он ушел. Потом вошел Адлер, и вновь с бананом. Но и его банан мне не понравился. Слишком он у него мелкий оказался. А потом, папа, заходишь ты, протягиваешь мне превосходный, спелый, душистый банан, и я его с радостью беру и начинаю есть. Как ты можешь это объяснить с точки зрения психоанализа?» Зигмунд Фрейд поперхнулся и говорит: «Знаешь что, дочь моя Анна? Иногда банан – это, знаешь ли, просто банан».

В салоне повисло молчание. Таксист выглядел так, словно я только что сказал ему, что не верну взятых в долг денег. Ни тени улыбки на лице его не было. Он был серьезен, хмур и агрессивен.

– А дальше-то чего? – вдруг совершенно неожиданно спросил он.

– Ничего. Я весь анекдот рассказал. До конца.

– А чего же тут смешного? – с раздраженным непониманием спросил он. – Над чем, блядь, смеяться-то?

– Понимаешь, Зигмунд Фрейд – это такой чувак, который придумал психоанализ, я же сказал…

– Какой на хер анализ?

– Психолог он, я говорю, – все более забавляясь происходящим, принялся объяснять я, – он утверждал, что самое сильное желание человека – трахаться, и во имя этого своего желания он только и живет. Фрейд везде и во всем видел фаллические символы…

– Чего? Какие символы? – Таксист был раздражен так, как обычно бывают раздражены люди, вдруг осознавшие всю бездну собственной тупости.

– Да хуи ему везде мерещились, – не стерпел я, – хуи, понимаешь? Сигару он курил, к примеру. Ну, и утверждал, что он не просто так любит ее курить, а это вроде как хуй, который он подсознательно не прочь бы пососать. Но не потому, что он там гамадрил какой, а потому, что у его матери было мало молока и он попросту недоел в младенчестве. Ну, и банан – это, по Фрейду, тоже хуй. Получается, что его дочь пришла и рассказала, что ей приснилось, как она трахается с собственным папашей, который ей все мозги засрал насчет своего хуиного психоанализа. Теперь-то хоть въехал, чудак-человек?

– Ы-гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы! – довольно заржал (именно заржал, словно мерин) таксист. – Теперь понятно. А-га-га-га-га-га!

– Молодец, – я перевел дух, – вот видишь, насколько все просто оказывается. Главное – это иметь подход к людям из различных слоев населения, говорить с ними на привычном для них языке. Тогда и люди к тебе потянутся. Чего мы стоим-то? Рассосалось вроде? Давай быстрей, если не забыл: я в аэропорт опаздываю!

2

Спустя час после окончания последней воскресной мессы преподобный отец Бернар вылез из исповедальни и, полагая, что его никто не видит, от всей души хлопнул резной дверцей и выругался, употребив излюбленное ругательное словечко всех французов «merde». Сегодня ему пришлось выслушать особенно много историй от прихожан, которые, как выяснил отец Бернар, здесь, в Москве, прожигали жизнь так, что только треск стоял. Этот маленький католический приход Св. Людовика, расположенный в Малом Милютинском переулке, окормлял множество иностранцев, которых судьба занесла в русскую столицу. Мессы здесь читались по-литовски, по-польски, по-английски и даже по-вьетнамски. Отец Бернар читал по-французски и изредка по-русски, только тогда, когда его просили о подмене другие священники. Французская община в Москве была многочисленна и требовала наличия духовного отца, органиста, неукоснительного соблюдения всех нюансов службы, к которым осевшие в России потомки Бонапарта привыкли у себя на родине. Если бы не тайна исповеди, если бы преподобный был романистом, то он бы тогда… Работники посольства, повара ресторанов, метрдотели, топ-менеджеры, бизнесмены, гувернеры в семьях богатых аборигенов – таков был далеко не полный список прихожан – соотечественников отца Бернара, и каждый в этом списке имел свою историю, раз от раза дополняя ее все новыми и новыми грехами, совершенными здесь, в большом русском городе, по слабости человеческой. Еженедельно все благочинные с виду прихожане приходят на исповедь, чтобы сбросить на его голову накопившийся груз проступков и небогоугодных дел, а после отпущения с легким сердцем выходят за церковную ограду и возвращаются обратно в Москву – этот город грехов, переполненный соблазнами, обуреваемый страстями, пропахший наличными, продажной вагиной и бессовестно разбавленным кокаином. Французы любят кокаин. Их большие носы вдыхают его так много за раз, что французов можно смело назвать чемпионами по размеру единовременной дозы.