Мюнхен - [29]

— Чего вы, доктор, шляетесь у Пороховой башни? Поехали со мной!

— Куда?

— Запить все это.

— Что?

— Тюрьму, которая нас ожидает. — Это был шеф-редактор Лаубе. — Будем сидеть, хе-хе-хе! Плохо вы все это придумали!

— Я ничего не придумывал.

— Вы гордый и покорный, пан доктор. Разве не так, чешский брат?

22

Шеф-редактор Лаубе был в «Астории» как дома.

Он заказал два коктейля, вытащил из кармана вечерние газеты и начал:

— Вот здесь черным по белому. Доктор Клоучек мне уже звонил два часа назад: «Демократическая газета» осуждена за оскорбление личности! Хе?.. Кто оскорблял? Вы, пан доктор, вы! Мне и в голову не придет сидеть за вас! Прочтите, чтобы удостовериться: «Свидетель д-р Ян Мартину будет отдан под суд за лжесвидетельство. Конец заговора против героя!» Хе-хе… — смеялся Лаубе. — Я вам кое-что скажу, чешский брат! Если бы мне пришлось присягать на библии, я подготовился бы к этому посолиднее, чем вы с паном доктором Клоучеком. Когда Клоучек выигрывал все процессы, была либеральная монархия, уважаемый! А сегодня? Вы и Карел Самек думаете, что у нас демократия. Вы последние, кто исповедует эту веру. Хе-хе… Демократия-то еще есть, она не умерла, но она спит. Потом умрет, и мы вместе с ней.

Декольтированные накрашенные девицы в длинных юбках с разрезами сидели, поглядывая на одиноких гостей, показывали ноги, потели и потягивали из узких бокалов шампанское. Ждали, когда их кто-нибудь пригласит.

Громко играла джазовая музыка. Парочки вставали и выходили на паркет.

— Danse macabre[17], — сказал об их танцах Лаубе и спросил: — Вы танцуете, чешский брат?

— Мне не до танцев, — сказал Ян.

— Что с вами? У вас плохие нервы. Вам надо подкрепиться, дружище. — Лаубе заказал ужин и долго выбирал вино: — Сухое или крепленое?

— Я в этом ничего не понимаю.

— И эту науку вам следует изучить, — профессорским тоном сказал Лаубе. — Я предлагаю сухое.

— Так, значит, нас осудили, — сказал Ян.

— Вот что вас беспокоит… Забудьте об этом. Осужден я, Лаубе. Видите, меня это совсем не трогает.

Ян стал перечитывать газеты.

«Голос Праги» назвал Яна представителем группы литературных вредителей: «Они сосредоточиваются вокруг некоего псевдописателя и на его вилле организуют оргии. В них, к сожалению, принимают участие и ответственные лица, которые, по всем предположениям, должны были бы стоять над партиями».

«Вечерняя газета» уделила половину колонки так называемой интеллигенции. К ней, судя по университетскому титулу, принадлежит писака, которого пан доктор Клоучек вытянул в суд в качестве свидетеля.

— «Пора уже обратить внимание этих индивидуумов на гнев народа, — читал Ян. — Декаденты, плагиаторы…»

— Плагиатор — это я! — пояснил Лаубе.

— «Еврейские журналисты»…

— Это опять я! — воскликнул Лаубе на все помещение.

— «Адвокаты с размягченными мозгами»…

— Это доктор Клоучек! — снова крикнул Лаубе.

— «Лентяи и пожиратели икры на званых вечерах в большевистском логове на Виноградах… Когорта недругов честных ремесленников, крестьян, служащих и вообще всех граждан, которым дорога родина, в то время как им дорог только красный интернационал».

«Чешский сельский житель» писал о сатисфакции, которую должны дать «клеветники» Антонину Швегле: «Швегла наверняка страшно оскорблен нападками на выдающихся людей, стоящих во главе армии. Он так любит армию, как в свое время чешские крестьяне любили войско Жижки».

«Есть еще судьи в Чехословакии» — так озаглавил свою статью вечерний выпуск «Городского обзора». «Осуждена клика, то есть некое акционерное общество, по всей видимости фиктивное, акций которого не существует. Оно питается из государственных средств, средств, которые народ предоставляет, к своему же несчастью, министерству иностранных дел, чтобы оно могло различными способами проводить антинародную, антиславянскую политику. Но недостаточно только осудить «Демократическую газету»! Надо требовать, чтобы свидетель, найденный паном Клоучеком, как можно быстрее предстал перед высшей судебной инстанцией за явно лживые показания. Сегодня было сказано «А». Теперь надо сказать и «Б». У генерала Горжеца есть возможность прямо саблей открыть доступ к гниющим внутренностям определенной группы лиц. Запах наверняка будет ужасный, но наша национальная атмосфера от этого очистится и станет более здоровой…»

— Почему вы не смеетесь, свидетель? — прыснул Лаубе так, что все в зале оглянулись на его голос.

— Безумство! — простонал Ян. — А здесь даже угрожают! — Ян держал в руке «Живностенскую Прагу».

Она писала: «Мы не знаем, какой образ жизни ведет пан Мартину на своей шикарной вилле на Ольшанах, но пусть он имеет в виду, что разгневанный народ может наказать его по-старочешски».

— Этого никак нельзя позволить! — сказал Ян.

— Конечно нет. Но не забывайте про еду. Или вам это чтение испортило аппетит? Меньше чувствительности, молодой человек! — Лаубе кивком показал Яну, чтобы он выпил. — Придут еще и худшие времена. И пожалуйста, немного цинизма. Иначе вам будет трудно!

В ресторане, который был похож на старый парижский дансинг, было душно. Пахло пудрой, вином и сладковатым порошком от насекомых.

— У Гольдшмидтов было веселее, — проговорил Лаубе. — Во времена императора Франца-Иосифа бордель обычно так и называли борделем. Вот эта была Прага! А теперь все подделывают под Париж. И газеты тоже…