Мю Цефея. Игры и Имена - [58]

— Ну их же нельзя называть чужаками, — понизив голос, заискивающе пояснила Рая. — Нетолерантно. А то, как они сами себя называют, человеку не выговорить. А как тогда быть?..

— Включи фантазию, — пожала плечами Лидочка. — Ты же ведь современная девушка. Мы же все ждали, когда отыщутся наши братья по разуму, верно? Ну, братьями их назвать сложно. Называй побратимами — неплохое ведь слово? И, главное, ни к чему особенному не обязывающее.

Лидочка коротко хохотнула, довольная собой, кивнула в ответ на слабую улыбку Раи и, забрав личные дела новичков, отправилась знакомиться.

За матовым стеклом двери младшей группы двигались смутные разноцветные силуэты — один большой и с десяток маленьких. Лидочка постояла, не входя, прислушалась.

— А теперь, дети, давайте сыграем еще раз! — громко сказала за дверью Ираида Петровна, пожилая воспитательница малышей.

— Да-а! — ответил нестройный хор тоненьких голосков.

— Васенька, сейчас будет твоя очередь, хорошо? Ну, давайте!

— Да-а!..

Ираида Петровна продекламировала громко и отчетливо:

— Майский жук, жужжи, жужжи, свое имя мне скажи!

— Ващя, — тихо сказал в ответ детский голос.

— Отлично! А ну-ка, дети, давайте-ка повторим теперь все вместе: Ва….

— …щя!!! — радостно закричали дети.

— Хорошо, молодцы! А теперь давайте познакомимся с нашим новым дружочком!

— Да-а!..

— Майский жук, жужжи, жужжи, свое имя мне скажи!

Лидочка замерла.

— @%#`^@$&&!*}.! — услышала она из-за двери.

Больше всего эти звуки напоминали чавкающий шум, который производит работающий бетоноотсос, смешанный с визгом металлорежущего станка, запущенного на высокие обороты. Нежные волоски вдоль позвоночника Лидочки поднялись дыбом, на лбу выступил холодный пот. «Как хорошо, что я не взяла с собой сумочку, — с громадным облегчением подумала она, — как же все-таки хорошо, что я не взяла ее с собой!» Ног она не чувствовала, но с души словно упал неподъемно объемный камень неслучившегося греха.

— Замечательно! — радовалась меж тем за дверью Ираида Петровна. — А теперь, детки, все вместе, дружно, ну-ка!..

— @%#`^@$&&!*}.! — закричали детские голоса.

— Ай как хорошо! Какие мы все молодцы! Теперь можно разобрать игрушки, и….

Кто-то засмеялся, кто-то радостно взвизгнул, и что-то яркое, разноцветное, размером с ребенка-трехлетку, с веселым жужжанием пролетело мимо двери раз и другой. Малыши загалдели, наперебой задавая вопросы воспитательнице, а та отвечала им, спокойно и терпеливо, так, словно не было в группе детеныша прилетевших сквозь полную звезд пустоту чужаков, а были просто самые обычные дети.

Лидочка вздохнула, промокнула лоб кружевным платочком и толкнула дверь.

— Здравствуйте, дети! — поздоровалась она с порога, обводя взглядом человеческие и нечеловеческие лица и изо всех сил стараясь удержать на лице улыбку.

— Ждравштвуйте, Лидия Макщимовна! — радостно ответила ей младшая группа.

Никто не любит Скрябышева (автор К.А.Терина)

Скрябышев маленького роста, щуплый, нервный; взгляд вечно отводит; за левым ухом — пластиковая хреновина для улучшения слуха.

Но не любят его в классе не за это.

Скрябышев ворует. Ладно бы что ценное. Всякую же ересь тибрит.

Раз эксперимента ради Мартынец принес из дома шикарную, синюю с золотом, пачку из-под Rothmans. Положил на видном месте. Мы с пацанами всю перемену просидели в засаде за шкафом: ждали, когда Скрябышев эту пачку спионерит. Взять его на горячем и вломить как следует.

Хрен там. Скрябышев мимо Мартынцевой парты трижды прошел и даже не дернулся. Зато из ранца у Зайчука пропала четвертинка ластика «Архитектор». Никто не видел, но никто и не сомневался: Скрябышев. Зайчук, правда, не переживал особо и волну не гнал. Его в тот день к директору вызвали, сказали: батя твой жив, Зайчук. Мы тоже сразу про ластик забыли. Зайчуковский батя был полярник и не вернулся из экспедиции. Его уж и оплакать успели. А тут такое.

У Быстровой исчезла старая тетрадка с глупыми вопросами и не менее глупыми ответами быстровских подружек. Любимый цвет («бирюзовый», потому что звучит красиво), любимая строчка из песни («милион-милион-алыхрос»), любимое слово («вечность»).

За тетрадку Скрябышев, опять же, не отхватил, не до него было. На следующий день вся школа гудела про быстровского отчима, которого вечером увели в наручниках. И Быстрова, надо сказать, совсем не выглядела печальной по этому поводу. Наоборот, как будто расцвела. Похорошела. Про тетрадку свою забыла напрочь.

А у меня сегодня утром ручка пропала — старая, с изгрызенным колпачком и без стержня. Я из нее собирался плевательную трубку сделать.

Вот я и думаю, что пора Скрябышева научить ценить чужую собственность. Позвал пацанов — никто не пошел. Ни Зайчук, ни Мартынец. Глупо, говорят, из-за какой-то плевательной трубки бить человека Скрябышева. Да у тебя, говорят, рука не поднимется. Потому иду и сам себя накручиваю. Вспоминаю. Перечисляю. Ручки, тетрадки, ластики. Действительно, глупо. Мелочь. Ерунда. Но если все вместе сложить, набирается…

…Что набирается, все мы знаем. Давно уже выследили тайное место Скрябышева. За школой, у забора растет старый каштан. Почти у самых его корней, низко-низко, есть большое дупло. В дупле — красно-желтые осенние листья и сокровища Скрябышева. Гирлянда мелкой чепухи: сухие каштаны, мятые тетрадные листки, огрызки ластика, иероглифы из веток и карандашей, колпачки от ручек, обломки точилок… Все это шелестит и постукивает на ветру. И шепчет — тихо-тихо, как раковина с морским прибоем; а в шепоте, говорят, можно различить имена.