Мю Цефея. Дикий домашний зверь - [60]

Абхай и Гопал обогнали катер и прыгали впереди, предвкушая путешествие. Раджнеш улыбнулся и увеличил скорость.

Зарисовки

А ваши котики предсказывают будущее? (Ольга Цветкова)

Мы сидели на березе. Все наши тут были: и Васька, и Беляк, и Алиска, и Барсик. Еще пятеро пришли с соседнего двора. Прохожие показывали пальцем: мол, ха, коты, как вороны дерево облепили. Сами бы посидели жопой на снегу.

Сегодня холодно, как тогда… Тесная коробка, лапы примерзают к картону. Мелкий я был, мехом толком не оброс, к мамке хотел. А там январский дубак. Той ночи я бы не пережил, если бы не бабуля моя, Зинаида Прокофьевна. Забрала, отогрела, Корнеем назвала. Вспомнил, и теплее стало, словно у нее на коленях. Но собрание — дело такое, сначала работа — колени потом.

— Ви-и-ижу! — заголосил рыжий Васька.

Все дружно глянули на верхнюю ветку.

— Вижу, Аня Павлова из сорок пятой пойдет искать Барсика, выронит в сугроб ключи.

— Вернется, не найдет. Мать решит замки менять, всю плешь мужу проест, — муркнула Алиска.

Коты закивали, зажмурились, чтобы увидеть свою часть пророчества. Поделимся, да разбредемся кто куда. Я домой, Барсик на батарею в подъезд, Васька с Алиской в подвал.

Я закрыл глаза. Темнота. Но кошки на то и кошки, чтобы в ней видеть. Вот наш двор, отец Ани с женой ругается. «И так денег нет, Анька бестолочь! Одни с вас расходы!» Жена его по морде — хрясь.

— Вижу… — начал я.

Кто-то мявкнул снизу. А, Барсик… Как стал обычным два года назад, только и может, что «Мяу». А ведь тоже сидел, смотрел видения, плел с нами дворовую жизнь. Теперь он — никчемный комок шерсти, как и другие уже-не-наши коты. Только я его понимал. Хозяйка у Барсика хорошая, Анютка. Стоила ведь того, да?

— Дальше, — потребовала Алиска.

— Злющий Павлов прыгает в машину, давит педаль.

— Вижу! — захлебываясь подхватил Черныш. — Из «Пятерки» Зинаида с сумками идет.

Моя Зинаида… Бабуля. Сердце затаилось, сжалось, чтоб не так больно было, когда узнает.

— Идет, не видит. Павлов задним с места рванул. Так бы и ничего, но лед под снегом. Зинаида скользит под колеса. Ты это… Не серчай, Корней.

Я молчал. Старенькая уже бабуля моя. Она и тогда, пятнадцать лет назад, седая была. Сколько еще — год, два? А у меня восемь жизней впереди. И все равно сдавило в груди, и глаза не глядят, уши не слышат. Ветер по морде хлещет — а не чую.

— Даже не думай, — рычит Алиска. — Будешь убожеством, как Барсик.

А и правда… Тогда Барсик к своей Анютке сном пришел, на ухо напел и спас. Потерял три жизни, речь, видения… Анютку зато не потерял.

Я спрыгнул с ветки в сугроб, встряхнулся. Сверху коты зашипели, а я к подъезду поскакал. Ничего, подумаешь, жизни, подумаешь, дар.

Мне и простым котом неплохо будет. Живут же как-то другие.

Эй, охотник! (Александр Лепехин)

Внутри свежей, девственной тишины зародился звук. Тонкий скрип, суконный шорох. Дерево и стекло. И когти.

Матвей не спал. Он ждал того, что произойдет. Знал, что именно случится. Правда, это знание не облегчало ожидания — скорее, даже усугубляло. Почувствовав, как начинают болеть плотно сжатые челюсти, Матвей аккуратно пошевелил подбородком. Ничто не должно было его выдать.

Звук повторился. В нем была убежденность в собственной правоте. Настойчивость, порождаемая целью. И цель находилась в непосредственной видимости — ну или чем там руководствовалась эта тварь. Наверняка не знал никто.

Все наличные инстинкты Матвея, как впитанные с плацентарной кровью, так и нажитые десятками шрамов, молча орали на него. Стой, дурак. Не шевелись, дурак. Пропадешь, дурак. Он слушал. Соглашался. И готовился действовать наперекор.

Снова тот же звук. Теперь ближе. Настолько, что начинают пружинить старательно и бесполезно расслабленные мышцы. Рефлексы охотника толкутся локтями с рефлексами жертвы. Бей или беги. Или не беги. Или не бей.

Теперь стало слышно дыхание. Едва уловимое, с жадным сопением на одном краю диапазона и утробным рокотом — на другом. Казалось, оно вот-вот коснется волос надо лбом Матвея, встреплет их, растревожит мелкие капельки пота над бровями. Тогда станет поздно. Слишком поздно.

Но когда «поздно» почти наступило — Матвей рванулся, выпал из-под одеяла, крепко ушиб колени об старый паркет… И ухватил кота за шкирку.

— Яо, — сказал кот.

— Скотина ты, — сказал Матвей. — Вот что мешало до утра подождать? Вторую неделю барагозишь, урла пухнозадая. Запомни и заруби себе на хвосте, пан Котофэцький: невыспавшийся хозяин — пустая миска. И нет, совесть меня не заест.

— Яо, — повторил пан Котофэцький. И добавил флегматично: — Мра-а.

Матвей вздохнул. Это был гулкий, чувственный, полный невысказанного страдания и претензий к миру вздох; поистине, это был король среди вздохов. Ну или крепкий претендент на трон. Кот посмотрел холодно и скептически.

— Ладно, ладно, идем. — Колени побаливали, и в одном из них, кажется, поселилась заноза. Поднявшись, Матвей устроил кота на руках поудобнее. Босые подошвы зашлепали в сторону кухни. Угрозы, естественно, оставались лишь угрозами.

Когда они проходили посудомойку, Котофэцький вдруг дернулся и выпустил когти — прямо в плечо. Матвей загнул матерно, скинул зверя на стол перед собой и принялся чесать уязвленное. Кот вздыбил мех, загудел, уставился хозяину за спину…