Мытарства пассионариев - [58]

- С самой первопрестольной!

- Ушлый ты, фрайерок. Уж больно неправдоподобно, потому как дюже складно.

- Врет, гнида! Да врет же, Клим, ну ты что! - не вытерпел бритоголовый.

- Закрой хавальник! Продолжай, фрайерок.

- Чё продолжать? Все просто, как дверь: я - вот он, священник - у вас, а большие люди в Москве ждут результата. Всё.

- А ежели мы его уже чик-чирик? Да и тебя сейчас заодно?

- Ну, это вряд ли. Он наверняка жив, а насчет меня. Короче, мы будем байки травить или перейдем к делу?

- Излагай.

- Нет, сначала я должен увидеть священника. Да и не здесь же и не при этом скопце говорить о серьезном деле!

- Седой, да разводит он тебя, ты что! - бритолобый вдруг с ужасом понял, что добыча снова ускользает из рук, что его обидчик снова может остаться безнаказанным. - Дай сначала я его обработаю по-своему, а потом будет видно.

Главарь сектантов осекся на полуслове: седой бандит молча метнул такой взгляд, что у Андрея больше не осталось сомнений, кто здесь главный. Значит, расчет оказался правильным.

- Ладно. Пойдешь со мной. Если правду баешь и мне с этого светит интерес - будет тебе свиданка. Но если порожняк гонишь - порежем на ремни.

И, повернувшись, к бритолобому, коротко бросил:

- Расстегни браслеты и поди пока.

- Но, Седой!..

- Всё! Пока иди. И жди от меня вестей. Иди, говорю! И вертолетчика пока забери с собой. Мне лишний рот ни к чему.

Скопец потоптался немного между могилками, с досадой плюнул, мотнул головой одному из бандерлогов, чтоб тот расстегнул цепи, и резко зашагал прочь.

- Пошли, что ли.

Старый бандит заковылял с кладбища. Рядом с ним шел Андрей Марченков, один из лучших морских диверсантов России, а, следовательно, и мира. Но бывший вор в законе Седой об этом не знал.

Расстояние, которое можно было пройти за пять-семь минут, Андрей с Седым прошли за двадцать. За все это время ни один из них не проронил ни слова - своего рода поединок «на слабачка»: кто первый заговорит, то есть кто первый замельтешит. Андрей мельтешить не собирался.

Бывший лагерь заключенных, или теперь поселение, сохранил общую лагерную конфигурацию: по периметру высокий забор с колючкой и четырьмя вышками по углам, четыре одинаковых одноэтажных жилых барака, домик администрации (надо полагать, теперь дом Седого), пару каких-то сараев, склад, погреб, плац посередине лагеря и небольшое бетонное сооружение с решетками на краю плаца (видимо, карцер). Людей было немного, и все они выглядели одинаково серо. Детей не было видно вовсе. На домике администрации (Седого), как нечто чужеродное и нелепое, сверкала тарелка спутникового телевидения. Андрей, кивнув в сторону тарелки, спросил:

- Ну как, в курсе всего, что творится в мире?

- А-а, ты про это. Смотрю. Скажу тебе одно: везде бардак и полный беспредел. Как ни западло признавать, но при усатом был порядок. Всех строил, и ту же Америку. А сейчас те, кто наверху, ведут себя хуже петухов опущенных. Ладно, пришли.

К ним подошли несколько мужиков в одинаковых серых рубахах и с физиономиями, про которые когда-то смачно сказал писатель Микки Спиллейн: «По этой морде били всем, кроме ковша от экскаватора». Подошли молча, ожидая указаний своего пахана.

- Приведите ко мне попа.

И всё, коротко и ясно (Андрей с облегчением понял, что не ошибся в расчетах). Да, дисциплина здесь была еще та. Замешанная на страхе, конечно, но все-таки дисциплина.

- Заходи, гость дорогой. Хотя, насколько дорогой - посмотрим.

Обстановка в доме Седого навевала тоску: все какое-то корявое и немаркое, без радости. Сказать, что все добротное - тоже нет. Большая комната, в которую они прошли, видимо, была гостиной. Седой кивнул на стул за столом в центре. Сразу после скрипа стульев в комнату вошла поблекшая женщина неопределенного возраста и молча замерла у дверей.

- Сооруди чего-нибудь пошамать побыстрей.

Женщина также молча удалилась.

Старый вор включил настольную лампу и направил абажур в лицо Андрею. Тот не отвел взгляд и даже не зажмурился.

- Ну давай, рассказывай. Чем же этот молодой попик такой козырный, что из самой Москвы за ним присылают матерую ищейку?

- У него в Москве на самом верху есть родня, которая за него беспокоится. Они прислали меня. Договориться. Договоримся - все будет хорошо. Не договоримся - все будет плохо.

- Та-ак. Пугаешь. Берешь на понт. Так ведь я давно уже не малолетка какая, чтоб меня на дешевый понт брать. Поясни, что значит «хорошо» и что значит «плохо».

- Давай начну с «плохо». Плохо будет, если священник не вернется хотя бы в поселение. Пусть не в Москву, но хотя бы в поселение. Это минимум. Целый и невредимый. Если этого не будет, в Москве обещают вспомнить о забытом в 1953 году лагере и всех, кто здесь сейчас находится. Поднимут архивы, пришлют роту НКВД, потом сперва прижмут хвост местным силовикам, которые вас тут крышевали, а потом зачистят и вас самих. Где ж тут дешевый понт? Все будет по-взрослому.

Как старый бандит ни хорохорился, но при словах «архивы» и «НКВД» он едва заметно побледнел и пару раз дернул кадыком.

В дверь тихо постучали. Видимо, прислуга принесла еду.

- Неси!

Через минуту стол был уставлен грубой, но сытной пищей: посреди стола чугунок с дымящейся вареной картошкой, рядом - большая миска соленой капусты, миска с огурцами и зеленью, на разделочной доске - крупно нарезанное сало, в плетеной плоской корзиночке на чистой тряпице белели десяток отваренных яиц. Дополняла стол ароматная краюха хлеба и литровая бутыль мутной сивухи.