Мысли и заметки о русской литературе - [9]
Из всех родов поэзии слабее других принялась у нас драма, особенно комедия. По крайней мере, хоть так называемая классическая трагедия имела у нас свое время развития и успехов. Трагедии Сумарокова дали пищу нашему рождающемуся театру и на только восхищали современников, но "Димитрий Самозванец" давался на провинциальных театрах еще в начале двадцатых годов текущего столетия. Трагедии и комедии Княжнина имели для своего времени неотъемлемое достоинство, - и вообще, можно сказать, что наше время много бы выиграло, если б теперь явился такой умный и ловкий заимствователь по части драматической литературы, каким для своего времени был Княжнин. Еще выше его был Озеров. Из этого видно, что классическая трагедия у нас развивалась в продолжение целых трех поколений. Явился романтизм - и пошли романтические драмы, кровавые, страшные, эффектные, наконец, даже народные, но вместе с тем больше бестолковые и пустые. Теперь уж и они пишутся только для бенефисов, да и то все реже и реже. Есть надежда, что скоро они и совсем прекратятся. И хорошо! лучше вовсе ничего, нежели много великолепного или какого бы то ни было вздору! {46}
Но и в деле драмы, еще больше чем где-нибудь, оправдалось положение, что у нас во всем больше гениев (хотя их и очень мало), нежели талантов. Пушкин, в своем "Борисе Годунове", дал нам истинный и гениальный образец народной драмы; но потому-то, может быть, он и остался без всякого влияния на нашу драматическую литературу, что был слишком истинен и гениален. {47} По крайней мере, ни на одном драматическом произведении, с признаками таланта, не отразилось влияние "Бориса Годунова". Скажут: это оттого, что ни одной драмы с признаками таланта никогда не появлялось у нас. Правда! но отчего же у нас появлялись и появляются поэмы в стихах, с признаками таланта, да иногда еще и замечательного, доказывающие, как сильно и плодотворно влияние Пушкина и Лермонтова на нашу литературу?.. После "Бориса Годунова" лучшее драматическое произведение в народном духе принадлежит Пушкину же: это - "Русалка". Его драматические поэмы: "Сцена из Фауста", "Моцарт и Сальери", "Скупой рыцарь", "Каменный гость", тоже не отозвались в русской литературе никакими сколько-нибудь счастливыми опытами. А между тем все драматические опыты Пушкина - великие художественные создания…
Такова же участь и нашей комедии: или что-нибудь необыкновенное, или - меньше чем ничего. О русских комедиях до Фонвизина почти нечего и говорить: это были или переводы, или переделки (и в этом отношении труды Княжнина заслуживают уважения); но как оригинальные русские комедии - это было странное уродство. "Бригадир" и "Недоросль", не будучи художественными произведениями в строгом смысле этого слова, тем не менее были гениальными созданиями. По их характеру их можно назвать верными и меткими сатирами в форме комедии. Были им подражания, но уродливые и нелепые. Впрочем, хоть и поздно, но их влияние отозвалось в комедии Основьяненко "Дворянские выборы" - произведении, имеющем свои недостатки, но и не без достоинств. Между "Бригадиром" и "Недорослем" Аблесимов как-то обмолвился премилым народным водевилем. {48} Это была случайность, хотя и прекрасная; ей и следовало остаться без последствий для литературы. "Ябеда" Капниста замечательна больше по цели, нежели по выполнению. Теперь должно перейти прямо к "Горе от ума" Грибоедова, потому что множество комедий, написанных в стихах и прозе, в промежутке времени от Фонвизина до Грибоедова, не стоят упоминовения. "Горе от ума" - эта наполовину художественная, наполовину сатирическая комедия, этот высокий образец ума, остроумия, таланта, гениальности, злого, желчного вдохновения. - "Горе от ума" до сих пор остается единственным произведением в нашей литературе, в роде которого ни один талант не решился попытать своих сил. {49} От комедии Грибоедова должно перейти прямо к "Ревизору". Кроме этой в высочайшей степени художественной комедии, исполненной глубочайшего юмора и поразительной истины, Гоголь еще написал небольшую комедию - "Женитьба", и несколько сцен, которых нельзя назвать комедиями по их объему и которые относятся к комедии, как повесть относится к роману. Все эти сцены носят на себе резкую печать таланта автора "Ревизора" и, подобно ему, до сих пор остаются в нашей литературе уединенными памятниками среди широкой песчаной степи, где не видно ни дерева, ни былинки… Были, правда, две или три попытки, не совсем неудачные, но слишком нерешительные…
Односторонность во взгляде на предметы всегда ведет к ложным выводам, хотя бы этот взгляд не был лишен глубокости и проницательности. Способность убеждения, одна из прекраснейших способностей человеческой Природы, при односторонности, ведет к фанатизму. Литературный фанатизм так же глух и слеп, как и всякий другой, особенно, когда он живет во имя теории. Немецкие эстетические теории так хорошо принялись на восприимчивой почве нашего недавнего образования, что нашли себе таких жарких и фанатических последователей, на которых и в самой Германии, особенно теперь, посмотрели бы как на чудо теоретического исступления. Для неисправимых фанатиков этого рода французская литература и французское искусство есть истинный камень преткновения: не понимая их и упорствуя сознаться в этом, они ни мало не затрудняются не признавать их существования. Это, впрочем, не удивительно: ведь некоторые историки времен реставрации настаивали же на том, что Наполеон был - полководец Лудовика XVIII?.. В самом деле, с чисто теоретической точки зрения, не прибегая к живому историческому созерцанию, не много хорошего можно найти во французской литературе, восторгаясь немецкою. Немецкая эстетика вышла из ученого кабинета, а немецкая поэзия вышла из немецкой эстетики. Чтоб убедиться в этом, стоит только вспомнить, как писал, впрочем, гениальный Шиллер: в "Валленштейне" все было им не только заранее) обдумано, но и доказано и оправдано, все вышло из теории, и автор писал эту драму
Настоящая статья Белинского о «Мертвых душах» была напечатана после того, как петербургская и московская критика уже успела высказаться о новом произведении Гоголя. Среди этих высказываний было одно, привлекшее к себе особое внимание Белинского, – брошюра К. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова или мертвые души». С ее автором Белинский был некогда дружен в бытность свою в Москве. Однако с течением времени их отношения перешли в ожесточенную идейную борьбу. Одним из поводов (хотя отнюдь не причиной) к окончательному разрыву послужила упомянутая брошюра К.
Цикл статей о народной поэзии примыкает к работе «Россия до Петра Великого», в которой, кратко обозревая весь исторический путь России, Белинский утверждал, что залог ее дальнейшего прогресса заключается в смене допетровской «народности» («чего-то неподвижного, раз навсегда установившегося, не идущего вперед») привнесенной Петром I «национальностью» («не только тем, что было и есть, но что будет или может быть»). Тем самым предопределено превосходство стихотворения Пушкина – «произведения национального» – над песней Кирши Данилова – «произведением народным».
Содержание статей о Пушкине шире их названия. Белинский в сущности, дал историю всей русской литературы до Пушкина и показал становление ее художественного реализма. Наряду с раскрытием значения творчества Пушкина Белинский дал блестящие оценки и таким крупнейшим писателям и поэтам допушкинской поры, как Державин, Карамзин, Жуковский, Батюшков. Статьи о Пушкине – до сих пор непревзойденный образец сочетания исторической и эстетической критики.
«Речь о критике» является едва ли не самой блестящей теоретической статьей Белинского начала 40-х годов. Она – наглядное свидетельство тех серьезных сдвигов, которые произошли в философском и эстетическом развитии критика. В самом ее начале Белинский подчеркивает мысль, неоднократно высказывавшуюся им прежде: «В критике нашего времени более чем в чем-нибудь другом выразился дух времени». Но в комментируемой статье уже по-новому объясняются причины этого явления.
«…Вот уже четвертый альманах издает г. Владиславлев и делает этим четвертый подарок любителям легкого чтения и красивых изданий. На этот раз его альманах превзошел, как говорится, самого себя и изящностию своей наружности, роскошью приложений, и замечательностию содержания. По стихотворной части, его украсили произведения Пушкина, князя Вяземского, гр. Р-ной, Языкова, Кольцова, Подолинского и других…».
«Сперва в «Пчеле», а потом в «Московских ведомостях» прочли мы приятное известие, что перевод Гнедича «Илиады» издается вновь. И как издается – в маленьком формате, в 16-ю долю, со всею типографическою роскошью, и будет продаваться по самой умеренной цене – по 6 рублей экземпляр! Честь и слава г. Лисенкову, петербургскому книгопродавцу!…».
«Спасибо, господа. Я очень рад, что мы с вами увиделись, потому что судьба Вертинского, как никакая другая судьба, нам напоминает о невозможности и трагической ненужности отъезда. Может быть, это как раз самый горький урок, который он нам преподнес. Как мы знаем, Вертинский ненавидел советскую власть ровно до отъезда и после возвращения. Все остальное время он ее любил. Может быть, это оптимальный модус для поэта: жить здесь и все здесь ненавидеть. Это дает очень сильный лирический разрыв, лирическое напряжение…».
«Я никогда еще не приступал к предмету изложения с такой робостью, поскольку тема звучит уж очень кощунственно. Страхом любого исследователя именно перед кощунственностью формулировки можно объяснить ее сравнительную малоизученность. Здесь можно, пожалуй, сослаться на одного Борхеса, который, и то чрезвычайно осторожно, намекнул, что в мировой литературе существуют всего три сюжета, точнее, он выделил четыре, но заметил, что один из них, в сущности, вариация другого. Два сюжета известны нам из литературы ветхозаветной и дохристианской – это сюжет о странствиях хитреца и об осаде города; в основании каждой сколько-нибудь значительной культуры эти два сюжета лежат обязательно…».
«Сегодняшняя наша ситуация довольно сложна: одна лекция о Пастернаке у нас уже была, и второй раз рассказывать про «Доктора…» – не то, чтобы мне было неинтересно, а, наверное, и вам не очень это нужно, поскольку многие лица в зале я узнаю. Следовательно, мы можем поговорить на выбор о нескольких вещах. Так случилось, что большая часть моей жизни прошла в непосредственном общении с текстами Пастернака и в писании книги о нем, и в рассказах о нем, и в преподавании его в школе, поэтому говорить-то я могу, в принципе, о любом его этапе, о любом его периоде – их было несколько и все они очень разные…».
«Ильф и Петров в последнее время ушли из активного читательского обихода, как мне кажется, по двум причинам. Первая – старшему поколению они известны наизусть, а книги, известные наизусть, мы перечитываем неохотно. По этой же причине мы редко перечитываем, например, «Евгения Онегина» во взрослом возрасте – и его содержание от нас совершенно ускользает, потому что понято оно может быть только людьми за двадцать, как и автор. Что касается Ильфа и Петрова, то перечитывать их под новым углом в постсоветской реальности бывает особенно полезно.
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.