Мышеловка - [17]

— Вы вроде бы даже угрожали ему? — Я продолжал его дожимать.

— Никогда такого йе было! — отрезал Раструбов. — Наговаривают люди. Злые языки чешут. Слушайте их побольше. Некогда мне тут с вами… Пойду я… Дела… — И он торопливо пошел прочь, но, прежде чем скрыться за поворотом, пару раз оглянулся. И мне показалось, что в его глазах, кроме страха, мелькнула затаенная угроза.

«Вот и еще одного зверя пробудил в его берлоге», — с немалой долей удовлетворения подумал я. Мне захотелось растрясти всю эту Полынью, сбросить с ее жителей маски, чтобы они проявили свою внутреннюю, истинную сущность. Обнажились, как в преддверии Страшного Суда. А катализатором выступит смерть деда. Мой замысел уже начал давать всходы: занервничал доктор Мендлев, ушел ошарашенным пекарь Раструбов, призадумался кузнец Ермольник, а сколько еще человек косвенным образом прослышали о моем расследовании и затаились в ожидании?

Вернувшись в дом и наскоро пообедав, я отправился к поселковому старосте, чтобы оформить необходимые документы на владение домом. Илью Ильича Горемыжного, высоченного, словно корабельная мачта, мужчину, я обнаружил в тенистой беседке возле его двухэтажного особнячка. Он вкушал сочную дыню, запивая ее брусничным морсом. Кисло улыбнувшись мне, он предложил разделить с ним трапезу.

— Угощайтесь, — сказал он, отрезая мне малюсенький кусочек.

— Увольте, не хочу.

— Да будет вам! Вкусная дыня-то.

— Так и на здоровье, а мне врачи запрещают. — Я угадал, что ему страсть как не хочется делиться своим лакомством, редким для сих мест. И по мере того, как я отказывался, лицо его все больше добрело.

— Ну как хотите! — с облегчением сказал он, вгрызаясь зубами в мякоть. — Вы, наверное, за печатью пришли? Документы при вас? Надо еще уплатить взносы за год вперед.

— Как скажете, — согласился я, с любопытством наблюдая за ним. Ему было лет шестьдесят, но выглядел он довольно моложаво. Аккуратно подстрижен, одет с некоторым изыском, даже по-своему красив, только в глазах была какая-то вялость, вековая лень его предков, желание посматривать на жизнь из окна безопасного жилища и ни во что не вмешиваться. И вздыхал он столь часто, словно нес на своих худых плечах непосильный груз. «Мыльный пузырь», — вспомнил я определение тетушки Краб. Удастся ли ему избежать острой соломинки, которая когда-нибудь проткнет его тонкую пленку? Немудрено, что при таком «народном правителе» всем в поселке распоряжается богатей Намцевич.

Горемыжный доел дыню, и мы пошли в дом, где он долго вертел в руках мои документы, рассматривал их и так и сяк, чуть ли не пробовал на зуб, прежде чем проделать необходимые формальности и проставить печати. Я уплатил взносы.

— Надолго к нам? — Этот вопрос за последнее время я слышал уже столько раз, что он мне изрядно поднадоел. Все словно бы задались целью поскорее сплавить меня отсюда. Чего они боятся? Что я разворошу их муравейник?

— Навсегда! — в сердцах отозвался я, с удовольствием наблюдая, как изменился в лице поселковый староста. У него даже как-то по-смешному отвисла нижняя челюсть, которую он не торопился захлопнуть. — Видите ли, — сжалился я над ним, — меня интересует загадочная смерть моего деда. Согласитесь, что в его гибели есть много неясного. Остались кое-какие вопросы, которые я желал бы прояснить. Вы поможете мне в этом?

— Нет!.. Нет… — почти испуганно вскричал он. — Зачем? Не надо этого делать. Все закончилось, было следствие, была экспертиза — он утонул в результате несчастного случая. И… и хватит об этом. Какие могут быть причины, чтобы возвращаться к этому заново? Не надо. Я прошу вас.

— А что вы так волнуетесь, Илья Ильич? Вас будто бы даже радует, что его смерть признана случайной? Вроде бы так оно поспокойнее, да?

— И ничего меня не радует — с чего вы так решили? Я его очень уважал и искренне жалею. Но… Ведь следствие-то закончилось? — жалобно добавил он, заглядывая мне в глаза, словно виноватый пес. — Может быть, оставим все как есть?

— Следователь мог ошибиться. Или его могли специально «ошибить», — сказал я.

— Да кому же это нужно?

— Убийце.

— Опять вы за свое! — Горемыжный развел руками, чуть не коснувшись кончиками пальцев двух стен. — Уезжали бы вы отсюда, ради Бога. Ну зачем вы приехали?

— Вступить во владение домом.

— Ну вот… вступили и… довольно. Почему вам неймется? Отдыхайте себе на здоровье, рыбку половите. На камешке нашем волшебном полежите, он хорошо хворь вытягивает. Вернетесь в Москву как огурчик. Знакомые вас и не узнают! Хотите, я покажу вам, где он лежит?

— А пойдемте! — согласился вдруг я. Мне и впрямь давно хотелось поглядеть на этот чудо-камень, занесенный в Полынью космическим ветром. А тут и проводник нашелся. Но лишь только я поднялся со стула, как внимание мое привлек один предмет, прислоненный в углу комнаты. Это была дедушкина трость — из ценных, красных пород дерева, с массивным набалдашником слоновой кости, искусно гравированная, с отточенным, стальным наконечником, на который для стойкости было нанесено алмазное покрытие, — с этой тростью он приезжал в прошлый раз в Москву, и стоила она безумно дорого, а подарена ему была неким индийским брамином, с которым он сначала длительное время состоял в переписке, а затем и познакомился лично. Тот брамин тоже был каким-то народным чудотворцем, поэтому они и нашли с дедом общий язык. Да за одну эту богатую трость его могли преспокойненько убить! Горемыжный проследил за моим взглядом и покраснел.