Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия - [6]

Мы полагаем, что в настоящее время, в условиях раскрепощения исторической мысли и на фоне новейших данных о возникновении государства у различных народов мира, позиция С. В. Бахрушина — С. В. Юшкова — В. В. Мавродина — А. И. Неусыхина приобретает большую научную значимость и перспективность. Это побуждает снова вернуться к рассмотрению вопроса о возникновении и развитии государства на Руси, в нашем случае — новгородской государственности.

Нуждается в новом осмыслении и внутриобщественная борьба, сопровождавшая рождение государства, его последующий рост, а также деление общества на различные слои, категории и группы. Здесь, как и в вопросе о государстве, теоретические установки предопределяли наперед конкретно-исторические исследования. Это в первую очередь относится к знаменитому тезису из «Манифеста коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов».^{63} Речь у основоположников марксизма шла о всей истории, дошедшей до нас в письменных источниках, что явствует из примечания Ф. Энгельса к английскому изданию «Манифеста» 1883 г.^{64} Данное изречение превратилось в нечто похожее на молитву, с которой начинались обобщающие работы по истории сельских и городских движений на Руси XI–XIII вв.^{65} Не обошлось тут и без влияния «руководящих указаний» И. В. Сталина, в частности, следующего места из Краткого курса: «Классовая борьба между эксплуататорами и эксплуатируемыми составляет основную черту феодального строя».^{66} Эти слова «вдохновляли» наших ученых при изучении, например, Русской Правды и летописи как источников по истории классовой борьбы в Древней Руси.^{67}

Доведенное до автоматизма следование как упомянутым, так и другим теоретическим постулатам привело по крайней мере к двум серьезным просчетам. Первый из них заключался в недооценке, а то и в полном невнимании к проявлениям социальной борьбы, доклассовой по своему характеру. Этому способствовали и расхожие представления о «первобытном коммунистическом обществе», так сказать — «золотом веке общины», где не было причин для социальных волнений, конфликтов и потрясений. Попытки отдельных ученых представить переход народов Азии и Европы от доклассового общества к античному, от военной демократии к рабству и феодализму как совершавшийся посредством «генетической революции», в ходе которой феодальная верхушка ниспровергла родоплеменную знать,^{68} были объявлены несостоятельными, причем не с точки зрения фактов, а с точки зрения абстракций исторического материализма: «Теория, „генетической революции” не может быть принята, так как революционная смена одного общественного строя другим имеет место в классовом антагонистическом обществе, где революция рабов отменяет рабовладельческую форму эксплуатации, сменяющуюся феодальной, а революция крепостных крестьян, в свою очередь, отменяет феодальную форму эксплуатации… Исторический материализм, марксистско-ленинское учение об истории человеческого общества знает революционное ниспровержение только антагонистических обществ. В обществе, где еще нет классов, в обществе, где уже нет классов, революции не бывает».^{69} Идея «генетической революции» увяла, едва взойдя на ниве исторической науки.

Второй просчет вытекал из первого и состоял, главным образом, в стремлении подвести под классовую борьбу любое действие масс или отдельных представителей народа, если оно каким-то образом было направлено против древнерусской знати: князей, бояр, богатых купцов, церковных иерархов. «Формы социального протеста народных масс против феодального строя, — резюмировал В. Т. Пашуто, — были разнообразны: от бегства от своего владельца до вооруженного „разбоя”, от нарушения границ феодальных имений (переорания — перепахивания меж и уничтожения перетесов, т. е. зарубок на пограничных столбах и деревьях), поджогов принадлежавших князьям бортных деревьев (с ульями диких пчел) до открытого восстания».^{70} Классовая борьба, таким образом, охватывала все эмпирические проявления социальных коллизий, не оставляя места доклассовым по своей сути столкновениям и конфликтам. Наши исследователи утратили элементарное чувство меры, что с особой наглядностью продемонстрировал Л. В. Черепнин в работе, рассматривающей общественно-политические отношения Древней Руси в связи с Русской Правдой, в которой чуть ли не каждая статья или норма подается как отклик законодателей на обострение классовой борьбы, раздиравшей древнерусское общество.^{71} Надуманность подобных представлений очевидна каждому исследователю, не скованному цеховыми интересами школы Б. Д. Грекова. Но именно они лежат в основе преувеличенных оценок значения классовой борьбы в историческом развитии Руси XI–XIII вв. Для М. Н. Тихомирова «картина ожесточенной классовой борьбы» в Древней Руси оставалась «яркой и незабываемой», подтверждающей слова «Манифеста Коммунистической партии» о том, что «угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу…».^{72} Согласно В. В. Мавродину, «в какую бы форму не выливалась классовая борьба, являющаяся результатом раскола общества на враждующие классы, она проходит красной нитью через всю историю Древней Руси».