Мятежный батальон - [18]

Вручив петицию, мы откровенно торжествовали.

После отъезда Озерова я снял с оставшегося у меня черновика копию и послал ее в Петербург, в легальную большевистскую газету. На другой день наши требования были напечатаны на первой странице с описанием происшедших событий. Весть о выступлении преображенцев произвела в столице огромное впечатление. В правительственных кругах наблюдалась растерянность и даже паника.

Еще через двое суток о случившемся в нашем полку рассказали многие провинциальные периодические издания.

Владимир Ильич Ленин, узнав об этом эпизоде, заметил: «Уж если преображенцы оказались неблагонадежными у царя, то чего же еще ждать хуже для царя?»

Несколько позднее в статье «Армия и народ» В. И. Ленин так писал о выступлении гвардейцев:

«Посмотрите на факты. Солдаты Преображенского полка выставили требование — поддержка Трудовой группы в борьбе за землю и волю. Заметьте: не поддержка Думы, а поддержка Трудовой группы, — той самой, которую обвиняли кадеты в «грубом оскорблении» Гос. думы за аграрный проект 33-х об уничтожении частной собственности на землю! Солдаты, видимое дело, идут дальше кадетов: «серая скотинка» хочет большего, чем просвещенная буржуазия…»

Несколькими днями позже, 16 июня, Военная организация РСДРП выпустила специальную листовку «Гвардия ненадежна!». В ней говорилось:

«Всероссийский преображенец потерял несколько сот телохранителей — преображенцев — их захватила Всероссийская Революция.

Армия маленького венценосного полковника стала меньше на батальон; настолько же выросла победоносная армия Великой Революции.

По высочайшему приказу 1-й батальон лейб-гвардии Преображенского полка переименован в особый пехотный батальон, он в опале, он наказан, у него нет знамени, ему не дано в шефы ни государя, ни государыни вдовы, ни государыни жены, ни короля датского, ни королевы греческой… он не носит имени никакого царя, императора, герцога, эрцгерцога.

Почетное наказание!

Революция будет его шефом, революция даст ему имя и Красное знамя…»

Далее Военная организация РСДРП обращалась прямо к бывшим гвардейцам и к тем, кого пока еще не лишили этого звания:

«Поймите, что ваш первый, главный, непримиримый враг — это царь, император всероссийский. Пока в России есть царь, самодержавный или конституционный, не видать вам солдатской воли. Вы хотите рассуждать, читать газеты, иметь политические убеждения. Царь этого боится, как черт ладана…

Боится царь, что это поймете вы, гвардейцы, его последняя надежда. Значит, нужно вас держать в казарме взаперти, чтобы зверь не проскакал, чтобы птица не пролетела, не допустить газеты, не пропустить пропагандиста. Царю нужно, чтобы вас душили ротными и полковыми учениями, усталый солдат вечером с ног валится, где ему думать, зачем и против кого его на завод посылали… Рассуждающие солдаты — враги царя, и он злейший враг солдатской воли, потому что он враг свободы и счастья рабочих и крестьян.

…Солдаты! В одиночку вам не получить свободу для солдат: идите же вместе с народом, а не против народа, за землю и волю, за Учредительное Собрание, за Демократическую Республику».

Листовка Военной организации РСДРП, написанная образно, живо и убедительно, является образцом революционной публицистики. Благодаря ей многие солдаты и матросы узнали о событиях в нашем батальоне и выразили свою солидарность с преображенцами.

В ВЫСШИХ СФЕРАХ СМЯТЕНИЕ

Позже мы узнали, что генерал-майор С. С. Озеров, уйдя от нас, сразу же собрал офицеров и рассказал им о встрече с нами, о том, что нижние чины поняли его, успокоились, горячо благодарили за беседу и дали слово вести себя хорошо. Он сообщил также, что и сам обещал солдатам полную безнаказанность за все происшедшее и, как свидетельствовал князь Оболенский на следствии, просил даже не узнавать фамилии людей, говоривших с ним.

Генерал попросил офицеров сделать вид, что они не знают о поданной петиции, что ее вообще не было, а генерал сам записал просьбы преображенцев. Таково желание главнокомандующего. А когда будут спрашивать подробности, то надо говорить, что было собрание, были крики и заявления об экономических нуждах.

Князь Оболенский на это возразил: не к лицу гвардейским офицерам кривить душой, скрывать, что одним из главных вопросов был земельный, то есть политический вопрос-Генерал ничего не ответил. Всем было понятно, что Озеров старается затушевать социальную подоплеку выступления гвардейцев, и офицерам волей-неволей пришлось отвечать интересующимся так, как советовал Озеров. В других подразделениях этому не очень-то верили. Многие обращались за разъяснениями непосредственно ко мне и Прыткову. Мы, как могли, растолковывали. За Прытковым и мной следили, и приходилось быть осторожным. Особенно придирались почему-то к Прыткову.

Как-то вечером, после поверки, он вышел в одной нижней рубашке на крыльцо. Откуда ни возьмись — командир роты капитан Михайлов.

— Почему не по форме одет? — спросил он. — Что тут делаешь?

— Вышел подышать свежим воздухом, — ответил Прокофий. Михайлов смотрел на него с недоверием.

— Да чего же тут особенного, ваше высокоблагородие?