Мятеж реформаторов: 14 декабря 1825 года - [25]
Рядовой, унтер-офицер и обер-офицер лейб-гвардии Саперного батальона.
Но тысяча даже таких вымуштрованных солдат, какими были гвардейские саперы, не могла, разумеется, перевесить остальную гвардию.
У Николая не было реальной возможности настоять на своих правах.
Генералитет, группировавшийся вокруг Милорадовича и Бистрома, явно склонен был не допустить его воцарения, если будут какие-либо иные варианты.
В гвардейской среде, которая решала все, Николай со своими претензиями на власть был достаточно одинок.
Теперь многое зависело не просто от ответа Константина, но и от формы этого ответа.
19 ноября в резиденцию цесаревича Константина прибыл курьер из Таганрога от генерала Дибича. Он привез известие о тяжелой болезни императора. Когда Константин, уединившись в своем кабинете, читал письмо начальника Главного штаба, император был уже мертв.
Константин ничего никому не сказал, кроме близкого к нему генерала Куруты, на имя которого и пришел пакет Дибича.
Через шесть тревожных дней — 25 ноября, в 7 часов вечера, когда в Петербурге Николай, узнав от Милорадовича о болезни Александра, мчался в Зимний дворец, — Константин получил известие о смерти императора.
То, что произошло в этот вечер в Петербурге и Варшаве, по своей парадоксальности и нелепости, пожалуй, не имеет аналогов. Если в Петербурге генеральские верхи отодвинули от трона «законного» наследника, то в Варшаве генералы и высшие сановники стали упорно навязывать трон яростно сопротивляющемуся Константину. В первые минуты это приняло анекдотические формы.
Великому князю Михаилу Павловичу, гостившему в эти дни в Варшаве, Константин сказал: «Моя воля отречься от престола более, нежели когда-либо, непреложна!» Но первый же крупный сановник, которому он сообщил о случившемся, сенатор Новосильцев, стал упорно называть его «ваше величество», пока Константин не впал в ярость.
Как говорили, в более узком кругу цесаревич сказал: «Что они, дурачье (непечатное причастие), вербовать, что ли, вздумали в цари!»
Публичное объявление о смерти Александра превратилось в нечто еще более странное.
Плачущий Константин обратился к собравшимся придворным: «Наш ангел отлетел, я потерял в нем друга, благодетеля, а Россия — отца своего… Кто нас поведет теперь к победам, где наш вождь? Россия осиротела, Россия пропала!»
«Затем, — как рассказывал очевидец, — закрыв лицо платком, Константин Павлович предался на несколько минут величайшему горю».
Но тут адъютант цесаревича Павел Колзаков, не знавший об отречении и недоумевающий, отчего никто не приветствует нового императора, сказал: «Ваше императорское величество, Россия не пропала, а приветствует…»
То, что произошло дальше, сильно нарушило траурную атмосферу. «…Не успел он закончить свою фразу, как великий князь, весь вспыхнув, бросился на него и, схватив его за грудь, с гневом вскрикнул: «Да замолчите ли вы! Как вы осмелились выговорить эти слова, кто дал вам право предрешать дела, до вас не касающиеся? Вы знаете ли, чему вы подвергаетесь? Знаете ли, что за это в Сибирь и в кандалы сажают? Извольте идти сейчас под арест и отдайте вашу шпагу!» Сцена получилась истинно павловская.
Ошеломленный Колзаков отправился под арест, ожидая дальнейших последствий. Но последствия оказались неожиданными, превратившими гнев великого князя в фарс.
Когда к Колзакову, сидевшему под арестом, пришел генерал Курута, то растерянный адъютант попытался объяснить свое поведение: «Да помилуйте, Дмитрий Дмитриевич, я ждал, чтобы кто-нибудь из вас его приветствовал как государя, но все молчали; наконец, мне больно было видеть его отчаяние и грусть, я хотел отвлечь его на время от его горести, ободрить его тем, что Россия не пропала».
На что циничный Курута ответил со своим пришепетыванием: «Да какое вам, мои сер, дело до этого?.. Россия пропала, ну, Христос с ней, пропала!., на словах все можно сказать, но к цему тут было возразать!» После чего Колзаков получил обратно шпагу и был освобожден.
На словах действительно все можно было сказать. Но за всеми этими чертами явного наигрыша скрывалась острая тревога.
И в тот же вечер великому князю пришлось столкнуться с совершенно непредсказуемой ситуацией.
Михаил Фонвизин вспоминал: «Мне рассказывал покойный М. С. Лунин, бывший очевидцем, следующее обстоятельство: в Варшаве, когда великий князь Константин получил известие о смерти императора Александра, он, верный своему отречению, намеревался на другой день собрать полки Литовского корпуса, гвардейские и армейские, бывшие тогда в Варшаве, чтобы привести к присяге императору Николаю. Начальники этих войск, любимцы великого князя, никак не хотели допустить того, желая видеть его самого императором, чтобы пользоваться его милостями и благоволением. Накануне принесения присяги все эти господа собрались у больного генерала Альбрехта и приняли единогласно решительное намерение заставить все полки вместо Николая присягнуть Константину и насильно возвести его на трон. На это дал согласие и действительный тайный советник Новосильцев, который тогда заведовал высшей администрацией Царства. Но бывший в собрании русских генералов граф Красинский тайно предупредил цесаревича об этом намерении и помешал приведению его в исполнение. Сам великий князь на другой день лично приводил к присяге Николаю все полки. А без этого план генералов непременно бы состоялся. М. С. Лунин сам присутствовал при этом совещании».
