Мятеж - [98]
— Плохо дело, ребята…
— Ни к черту не годится…
— Теперь возьмут еще человек пяток — десяток: в штадиве ничего не останется…
— И что только будет тогда…
— Да уж, без удержу…
— А удрать тут некуда?
Такой вели меж собой мы разговор.
Приподнимались по стене, ползали по грязному полу, обшаривали каморку…
— Можно всего ожидать…
— Конечно… от такой шпаны…
— Тш-ш-ш… тут у них, может, шпики сидят…
— Да, потише, ребята, — вишь, кто-то заглядывает в окно…
К решетчатому окну подошли несколько человек красноармейцев и заглянули, но вряд ли что им было видно в казематном полумраке. И с этих пор, как заглянули двое, уже все время подходили новые и тоже заглядывали — один другому, слышно, сообщал:
— Попались главари-то… сидят…
И, позванивая оружием снаружи, приникли к решетке, силились нас рассмотреть, перешучивались, отмачивали словечки, иные слали проклятья, угрожали, обещая недоброе.
Сидим мы, вполголоса поговариваем. О чем тут говорить, в такие минуты? Положенье наше яснее ясного: в лапах у мятежников, в казематке, тронуться некуда, говорить не с кем, просить нечего и не у кого — мы тут совершенно беспомощны. И самое большое, что сможем сделать, — это умереть как следует, если уж к тому ведет дело.
Признаться, мы все ждали худого конца. И как его было не ждать? Если уж так легко сорвали митинг и не возобновили его, если уж так легко взяли нас и посадили, — отчего ж и не кончить нас столь же легко. Мы всецело у них в руках. Мы — да еще десяток в штадиве — единственное им препятствие на пути к становлению своей власти… В чем же дело? Отчего не предположить что нас выведут и расстреляют. Разве сами мы, подняв восстание, где-нибудь в белогвардейском стане и захватив белую головку, не можем вгорячах «послать ее в штаб Духонина»? Конечно, можем. А тут еще такая необузданно дикая толпа. И никаких принципов. Никакого, по существу, руководства. Отчего не предположить? И мы ждали. Сам собою угас, прекратился разговор. Наши соседи тоже притихли — верно, думали о том же, что и мы, того же ждали… В каморке мертвая тишь. Чернел, сгущался полумрак. Я придвинулся к окошку, снял сапоги, протянулся, примостился и, по привычке, вытащил клочок бумаги, вкривь и вкось начал записывать свои мысли в столь необычном состоянии. Я не видел строк, писал наугад. Но хотелось записать именно теперь, в самый этот редкостный момент жизни…
Так прошло часа два… Вдруг за дверью, в коридоре какая-то возня. Слышно, как быстро подошли к нашей каморке несколько человек и о чем-то заговорили со стражей, — нас оберегали двое с винтовками, стоявшие за дверью. Не то спрашивали, не то уговаривали, не то бранились, — не разберешь. И тут же завизжала, растворилась тяжелая дверь. Чужой голос зычно рявкнул во тьму каморки:
— Здесь Фурманов?
Мы замерли. Насторожили уши. Сразу у меня словно оторвалось сердце и упало. Во рту будто полили холодными мятными каплями, дрогнула и задергалась нижняя губа судорогой, как электрическим током, дернуло ноги и руки, взгляд застыл и впился в дверь, откуда рявкнул голос, — все тело напряглось, застыло, окаменело.
Мы промолчали. А зычный голос снова:
— Фурманов здесь?
— Здесь, — отвечаю ему из темного угла и голосу стараюсь придать здоровую, крепкую бодрость.
— Выходи…
— Куда?
— Выходи.
— Я босой.
— Все равно — выходи босой…
И вдруг нам всем стало ясно:
«Уводят расстреливать!»
Я на прощанье друзьям:
— Ведут кончать… Прощайте, ребята.
— Ну, что ты… это, верно, на допрос… — успокоил было Мамелюк. И Бочаров и Кравчук что-то шепнули утешительное, а слабонервный Пацынко дрожал и в смертельном ужасе ни слова не мог выговорить, только прижался к стене и как-то странно, страшно глядел оттуда прямо мне в лицо, будто говорил: «Кончено… А за тобой и меня поведут…»
Но что же делать, что делать?
Я сжал руку первому Мамелюку:
— Прощай…
А в голове молнией мысль:
«Умереть надо хорошо… Надо умереть не трусом… Но как не хочется, о, как не хочется умирать…»
— Я не пойду, — вдруг заявил я им неожиданно для себя самого. Приведите кого-нибудь из членов боеревкома — с ним пойду, а с вами без него не пойду…
Но в эту минуту произошло что-то странное. Мы видим, как эти пришедшие, что столпились в просвете дверей, занервничали, заторопились, не стоят на месте… И вдруг они опрометью кинулись из каземата… Мы ничего не понимали… А к дверям уж кто-то торопился, мы слышали чьи-то новые шаги…
— Ба, Муратов…
Он мигом сорвал с носа пенсне, быстро проговорил:
— Товарищи, мы вас сейчас освободим.
— Как?.. Муратов… Как освободим?
— Так вот, сейчас выпустим…
Мы слушаем и не верим тому, что слышим.
— Каким образом, Муратов? Скажи!
— Потом, потом…
И он заторопился, ушел за дверь, а через минуту вернулся снова. Под стражей нас вывели из каморки и повели в помещение боесовета. Боесовет заседал в полном составе.
— Пожалуйте с нами на заседанье, — нагло улыбаясь, заявил Чеусов.
Мы все еще путем ничего не понимали. Но решили держаться с достоинством:
— Какое заседанье? О чем нам совещаться?
— А, видите ли, это просто недоразумение… Вы извините, что так с вами вышло… Боесовет совершенно этого не знал и сразу не мог приостановить, но вот… видите… как только он обсудил — он тотчас же вас и выпустил… Вы извините, это просто недоразумение…
Роман «Чапаев» (1923) — одно из первых выдающийся произведений русской советской литературы. Писатель рисует героическую борьбу чапаевцев с Колчаком на Урале и в Поволжье, создает яркий образ прославленного комдива, храброго и беззаветно преданного делу революции.
Дмитрий Фурманов – военный и политический деятель, журналист, прозаик. Дневник охватывает период с 1914 по 1916 год и описывает события Первой мировой войны, во время которой автор служил в качестве брата милосердия на Кавказском фронте, в Галиции, под Двинском. Эти записи отличаются глубокой искренностью, автор делится своими личными впечатлениями, рассказывает о беседах с простыми солдатами и мирными жителями, непосредственными свидетелями военных действий и ситуации в тылу.Книга адресована всем интересующимся военной историей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«…Серафимович хорошо знает материал, положенный в основу произведения. Он прекрасно чувствует среду, в которой развертываются события, знает ее быт и нравы, знает язык, знает всю эту тайную гамму движения мыслей и чувств человеческих, поэтому с легкостью и уверенностью подлинного большого художника он обращается с материалом своей замечательной повести и дает образцы непревзойденного мастерства…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.