Мясо снегиря - [3]
6. А что со сбережениями, которые я мышкой по крупицам собирал? Детям на образование, для ощущения себя мужчиной, ну и много там для чего?.. Все прахом?..
7. И наконец, Она. Моя самая важная женщина в жизни… Что будет с нею?.. Как она, беременная, пойдет на похороны? Как она дальше будет жить с моим, осиротевшим до рождения, сыном? Где?.. На что?.. Я ведь не женат на ней официально. Как она будет доказывать, что ее сын и мой сын также! Меня что, выкапывать будут для генетического анализа? Фу!.. А наследственные права на мои книги, так сказать, на интеллектуальную собственность?..
Ну, фантазия!.. Ведь таких вопросов может возникнуть тысячи…
Во-первых, нужно составить завещание, давно хотел…
Я загрустил… Мне не хотелось составлять завещание…
Всхлипнул носом, пожалев себя…
Выбрался из-за письменного стола, спустился на кухню, где она украшала бутерброд всякой травкой.
Подошел к ней, обнял, как можно нежнее, поцеловал за ушко…
— Я не умру! — прошептал. — И ты не умрешь! Давай поженимся?
Она обернулась и улыбнулась.
— Я согласна.
А потом я ел свой горячий бутерброд с индейкой и расплавленным сыром. Запивал его кофе и радостно смотрел на нее.
Она вдруг чихнула и спросила:
— А вдруг тебя разобьет инсульт и парализует?!.
День второй
Я одинок настолько, насколько может быть одинок человек. До черной пустоты. До края.
Понимание этого часто приводит меня в отчаяние. Невозможно к этому привыкнуть. Невозможно привыкнуть к Бесконечности.
Мое одиночество не связано с отсутствием чувств кого-либо ко мне. Я одинок от Бога. Надеюсь, что от Него.
Бесы кружат… Круженье их — бесконечная карусель, так, что во рту привкус моря. Бесы кружат!.. Есть большой соблазн превратить их в ангелов.
Одиночество — ощущение близости смерти, может быть, сама смерть. Я сам — своя смерть. Я очень страшусь смерти, а значит, еще более боюсь себя, как ее носитель, как сама смерть.
Быть беременным собственной смертью. Вынашивать ее, холить, нежить… Знаешь наверняка, что разродишься удачно. Родишь себя, родишь смерть. Родишь мать, отца… Только не своих детей…
Рассказывать об этом бессмысленно. Объяснять — бессмысленно вдвойне. Секунде равен час. Часу — день, дню — месяц!.. Ах, все!!! Как все?!. На лице обескураженность, затем отчаяние. Все облетело. И листва, и лепестки ромашки, и волосы с головы… Ты готов снестись, как курица. Только черным цветом. Скорлупа черная, а желтка нет. Вместо — капля души, или ошметочек ее… Несут… Какого цвета ошметочек, простите?..
Противоядие против смерти… Ах, какая нужда в нем! Какая величайшая потребность в нем! Придумать что-либо замечательное или взаправду обнаружить противоядие!.. НЕТ противоядия против страха смерти!!! Всегда, каждую минуту представлять себе, что болен неизлечимо, веровать в это, как в Бога, сильнее, чтобы, когда по-настоящему, не так неожиданно, не так головокружительно больно, не так, будто в замедленной съемке наблюдаешь, как пуля летит в твою голову. Есть время рассмотреть калибр и искупаться в адреналине от предстоящего конца. Ах, ах, ах… Врезалась в череп и…
Она… Существо Божественное. Чиста и бела, как перышко из лебединого крыла. Ее столкновение со мной — неудача. Я словно окатил ее одиночеством, подморозил своей смертью. Так в трехлитровую банку молока попадает жирная чернильная капля. Но молоко столь густо, столь огромно в нем бессмысленное стремление жизни, и чернил в сливочной белизне не видно… Так преисподняя не в состоянии загадить райской прозрачности… От Бога… Спасибо ей, спасибо Ему за прозрачную глупость бытия!
Ее молодость, ее юная чувственность, жизнерадостность еще более подчеркивают мою конечность, мое увядание. Что странно, я никогда не думаю о ее конечности, о том, что, вполне вероятно, она скорее увянет, несмотря на долгое время, которое я жил до того момента, пока родилась душа лебедушки. Вероятно, мне плевать! Эгоист?!. Впрочем, она лет на тридцать переживет меня!!!
Влечение к смерти — влечение к преемственности. Умерла твоя мать, и непреодолимое желание броситься в ту же реку, над которой нет солнца, над которой всегда черно, и догнать рыжую и уткнуться в мертвые колени своей седой головой, и плакать бесконечно и искренне, как только можно рыдать над мертвым материнским лоном, из которого произошел на короткое мгновение, на искру одну, не успел взмыть к небесам, а уже сам мертв, воспитав в своих детях собственную смерть. Смерть — наследственная болезнь!
Умереть в порыве, вдохновленным! Ах, как хочется истовой, настоящей религиозности! Как самообмана, как средства от трусости, такой простительной, когда речь заходит об умирании. Превращение в монаду, или приобщение ко Всеобщему Адаму, много чего еще. Цепляешься так, что ногти трещат, а червь сомнения поглощает тысячелетнюю мудрость запросто. Проглатывает в один прихват.
Мамочка моя! У тебя холодны колени, чувствую правой щекой твой живот, щетиной ласкаюсь. Я помню твои белые, даже бледные руки с удивительно чистыми ногтями перед последним выдохом. Мне бы тогда его в полиэтиленовый мешочек поймать (выдох твой) и, когда особенно страшно в жизни уже без тебя, использовать для собственного вздоха, чтобы прочувствовать, покатать эти потусторонние молекулы на языке, сглотнуть поближе к душе и снова в мешочек изрыгнуть… Где сейчас твой последний выдох, мамочка!
