Мясной рулет. Встречи с животными - [36]

Я подумал, что зеленая шуба и медлительная походка, должно быть, свидетельство весьма преклонного возраста, и стал разглядывать существо, наклонясь поближе. К превеликому своему удивлению, я увидел, что зеленая шуба состоит из крохотных хлыстоногих скорпиончиков, чуть побольше ногтя, и, как я понял, прибавление семейства произошло совсем недавно. В отличие от своей темно-шоколадной матушки, они были яркого желто-зеленого цвета - кондитеры любят делать на тортах узоры такого ядовито-зеленого цвета. Мать шествовала так медленно и торжественно просто потому, что иначе кто-нибудь из младенцев мог не удержаться и свалиться вниз. С чувством раскаяния я признался себе, что никогда не интересовался личной жизнью хлыстоногих скорпионов и даже не подозревал, что мать окажется настолько заботливой, чтобы носить все свое потомство на спине. Устыдившись своего легкомыслия, я подумал, что мне представляется прекрасная возможность пополнить свои знания об этих существах. Я осторожно изловил самку, чтобы не разронять ее многочисленное потомство, и отнес в лагерь.

Я устроил мать с семейством в просторном ящике, где было легко укрыться среди набросанной листвы и кусков коры. Каждое утро я с некоторой опаской заглядывал в эти укрытия, проверяя, все ли в порядке. В первое время, стоило мне поднять кусок коры, под которым затаилась самка, как она выскакивала из-под него и шустро карабкалась вверх по стенке ящика - пугающая привычка! Я каждый раз вздрагивал и поспешно захлопывал крышку, боясь прищемить ее длинные ноги или антенны. К счастью, дня через три она ко мне привыкла и спокойно разрешала менять листья и куски коры, не обращая на меня особого внимания.

Мать с маленькими хлыстоногими скорпионами прожила у меня два месяца - к тому времени они уже перестали ездить на материнской спине. Дети расселились по разным углам ящика, хорошо росли и постепенно меняли свой зеленый цвет на коричневый. Как только шкурка становилась для них слишком тесной, они сбрасывали ее, вылезая через трещину на лопнувшей спинке, как пауки. После каждой линьки они оказывались чуть больше и потемнее. Я обнаружил, что мать готова принять любую пищу - от мелкого кузнечика до крупного жука, а вот молодежь оказалась привередливой - им подавай мелких паучков, слизней и другую легкую еду. Вся семья благоденствовала, и я даже стал гордиться своими питомцами. Но вот настал тот страшный день, когда я, вернувшись с охоты, застал в лагере следы настоящей трагедии.

Ручная мартышка пата (обыкновенный гусар), которую я держал на привязи рядом с палаткой, перегрызла веревку и принялась разгуливать на свободе по всему лагерю. Прежде чем ее заметили, она слопала связку бананов, три плода манго и четыре крутых яйца, расколотила две бутылки с дезинфицирующей жидкостью и закончила погром, столкнув на землю мой ящик с хлыстоногими скорпионами. Ящик разбился, и все семейство бросилось кто куда. А негодный гусар, для которого не было ничего святого, деловито изловил и сожрал моих скорпионов одного за другим! К моему возвращению разбойник уже сидел на привязи, страдая от приступа икоты.

Я поднял разбитую скорпионью детскую и грустно заглянул внутрь, ругая себя на чем свет стоит за то, что оставил ее в таком незащищенном месте, и проклиная обжору гусара. К своему несказанному удивлению и радости, я увидел, что на кусочке коры распластался в полном одиночестве один из маленьких хлыстоногих скорпионов - единственный младенец, уцелевший после избиения. Я с нежностью взял бедняжку, пересадил в уютную и более прочную квартиру, закормил ее слизнями и прочими лакомствами и нарек, без какого бы то ни было повода, Вильгельминой.

За то время, что у меня прожила мать Вильгельмины и она сама, я очень многое узнал о хлыстоногих скорпионах. Например, что, хотя они и не прочь поохотиться средь бела дня, если проголодались, по-настоящему они оживляются только ночью. Днем Вильгельмина могла показаться вялой и туповатой, но к вечеру оживала и, если можно так выразиться, расцветала. Она принималась разгуливать взад-вперед по своему ящику, держа клешни в полной боевой готовности, а длинными, похожими на хлысты ногами ощупывая все впереди. Эти неимоверно удлиненные ноги напоминают антенны, и считается, что они играют роль щупалец, но мне кажется, они выполняют куда более сложные функции. Я своими глазами видел, как Вильгельмина размахивала ими, направив в сторону насекомого, затем они замирали, слегка вибрируя, а Вильгельмина готовилась к схватке, как будто она почуяла или услышала насекомое с помощью своих длинных хлыстоподобных ног. Иногда она таким образом "скрадывала" свою добычу; иногда просто затаивалась в засаде, пока несчастное насекомое буквально не забредало в ее объятия, и тогда она нежно привлекала добычу мощными клешнями прямо ко рту.

По мере того как она подрастала, я предлагал Вильгельмине все более крупную добычу и не мог не восхититься ее смелостью. Она напоминала мне задиристого терьера, который тем задорнее сражается со своими противниками, чем они крупнее. Я настолько увлекся ее неподражаемым мужеством и мастерством в битвах с насекомыми одной с нею весовой категории и даже более крупными, что однажды, не подумав, подсадил к ней очень большого кузнечика. Вильгельмина бесстрашно бросилась на противника и схватила его за толстое брюшко своими клешнями. Однако я здорово перепугался, когда кузнечик изо всех сил оттолкнулся мощными задними ногами, вместе с Вильгельминой взвился в воздух, стукнулся о проволочную сетку, а потом с треском свалился обратно на пол. Но Вильгельмина, как ни в чем не бывало, держалась клешнями за неистово скачущего по клетке врага, то и дело звучно хлопаясь вместе с ним о проволочный потолок. Наконец кузнечик выбился из сил. Вильгельмина воспользовалась этим и быстро с ним покончила. Но после этого я все же старался давать ей насекомых помельче: мне живо представлялось, как у нее отламываются ножка или один из "хлыстов" во время такой дикой скачки.