Мясной рулет. Встречи с животными - [14]
У млекопитающих, конечно, нет такого разнообразия в манерах и ухищрениях, как у птиц. Они в общем-то подходят к своим любовным делам куда более прозаически, под стать современной молодежи.
Когда я работал в Уипснейдском зоопарке, мне пришлось наблюдать за любовными играми тигров. Тигрица до поры до времени была запуганным, робким существом. Стоило ее "повелителю" рыкнуть, как она вся сжималась от страха. Но когда она пришла в охоту, она в одночасье превратилась в коварного, опасного зверя, причем прекрасно сознавала свою власть и пользовалась ею вовсю. К полудню тигр уже ходил за нею как тень, униженный, на полусогнутых лапах, а на носу у него красовалось несколько глубоких кровоточащих царапин - так его "приласкала" подруга. Стоило ему, забывшись, сунуться чуть поближе, как он получал очередную оплеуху когтистой лапой. Если же он обижался, уходил и укладывался под кустом, самочка с громким мурлыканьем подкрадывалась к нему и терлась об него боком до тех пор, пока он снова не поднимался и не принимался бродить за нею, как приклеенный, не получая за свои мучения ничего, кроме новых оплеух.
Понемногу тигрица выманила супруга к небольшой ложбинке с длинной травой, улеглась там и замурлыкала себе под нос, прижмурив глаза. Кончик ее хвоста, похожий на громадного мохнатого шмеля, дергался в траве туда-сюда, и бедняга-тигр, совершенно потерявший голову, гонялся за ним, как котенок, пытаясь прихлопнуть его как можно нежнее громадными мощными лапами. Наконец тигрице наскучило его мучить; припав к траве, она издала странный мурлыкающий зов. Самец, утробно рыча, двинулся к ней. Подняв голову, она снова позвала, и самец стал слегка, едва касаясь, покусывать ее выгнутую шею и загривок. Тигрица еще раз удовлетворенно мурлыкнула, и два золотистых громадных тела словно слились в одно на шелковистой траве.
Далеко не все млекопитающие так великолепно раскрашены и красивы, как тигры, но они возмещают этот недостаток грубой физической силой. Им приходится добывать самку с бою, как некогда пещерному человеку. Вот, например, гиппопотамы. Когда смотришь на этого необъятного толстяка, день-деньской полеживающего в воде, то кажется, что он только и способен, что созерцать вас выпученными глазами с видом безобидного добряка и время от времени испускать самодовольные сонные вздохи. Трудно вообразить, что в брачный сезон на него нападают приступы неистовой, устрашающей ярости. Если вам случалось видеть, как гиппо зевает, открывая пасть с четырьмя изогнутыми, торчащими в стороны клыками и еще парой острых, как рогатины, клыков между ними, то поймете, какие ужасные раны они могут наносить.
Во время экспедиции за животными в Западную Африку мы как-то раз устроили лагерь на берегу реки, где обитало небольшое стадо гиппопотамов. Они казались мирной и жизнерадостной семейкой. Когда мы проплывали мимо них на лодках вверх или вниз по течению, они неназойливо сопровождали нас, подплывая каждый раз все ближе, и, шевеля ушами, с нескрываемым интересом рассматривали нас. Иногда они громко фыркали, поднимая тучи брызг. Насколько я успел заметить, стадо состояло из четырех самок, громадного старого самца и молодого, поменьше. У одной из самок был уже подросший детеныш, и этот толстенный великанский младенец все еще время от времени восседал у нее на спине. Как я уже говорил, они казались вполне счастливым семейством. Но как-то вечером, в густых сумерках, наша семейка вдруг разразилась истошными воплями и ревом - ни дать ни взять хор взбесившихся обезьян. Взрывы шума чередовались с минутами затишья, когда до нас доносились только фырканье и всплески, но с наступлением темноты шум нарастал.
Поняв, что заснуть не удастся, я решил спуститься к реке и посмотреть, что же там творится. Столкнув в воду лодчонку, я спустился вниз по течению к повороту, где река врезалась в берег, образуя широкую заводь с пляжем в форме полумесяца, покрытым белым блестящим песком. Я знал, что там гиппопотамы любят проводить целые дни, да и шум доносился именно оттуда. Да, там явно не все в порядке: обычно в этот час гиппопотамы уже вылезали из воды и продвигались, как танки, вдоль берега, где опустошали плантацию какого-нибудь невезучего жителя, а сейчас они все еще торчали в воде, хотя время ночной кормежки уже давно наступило. Я причалил к песчаному берегу и, пройдя немного дальше, нашел место, откуда все было видно как на ладони. Опасаться, что меня услышат, не приходилось: жуткое рыканье, рев и плеск, доносившиеся из заводи, совершенно заглушали шорох моих шагов.
Поначалу я ничего не мог разглядеть, кроме вспышек белой пены, когда гиппопотамы, плюхаясь всей тяжестью в воду, поднимали фонтаны брызг, но вскоре выглянула луна, и при ее свете я разглядел самок, стоявших вместе с детенышем. Они сбились в кучу на дальнем краю заводи, и над поверхностью воды блестели только их мокрые головы с прядающими ушами. Время от времени звери открывали пасти и гулко ревели, напоминая своеобразный хор в греческой трагедии.
Самки с интересом наблюдали за двумя самцами - старым и молодым, которые стояли поближе ко мне, на отмели в центре заводи. Вода едва доставала до толстых животов, и громадные бочкообразные тела и двойные подбородки самцов лоснились, будто смазанные маслом. Они стояли друг против друга, наклонив головы и пыхтя, как паровозы. Вдруг молодой самец поднял голову, разинул громадную пасть, сверкнув клыками, и заревел - от его протяжного рева кровь стыла в жилах, но не успел он умолкнуть, как старый самец с разверстой пастью кинулся на него, обнаружив непостижимую для такого увальня резвость. Молодой самец ловко вильнул в сторону. Старик несся в пенных бурунах, как заблудившийся линкор, да так быстро, что затормозить уже не мог. Когда он пробегал мимо молодого, тот нанес ему сногсшибательный удар сбоку своей тяжелой мордой. Старик повернулся и снова бросился в атаку, но, когда противники сблизились, на луну наползло облако. А когда луна снова выглянула, бойцы стояли друг против друга, как и прежде, опустив головы и громко всхрапывая.
